|
Уж не раз случалось вам, мой любезнейший, после долгой возни с самим собою, отказаться вдруг от всех предположений и соображений, сложить спокойно ручки и смиренно ждать, что-то будет. А пока, сознайтесь, вам самим порядочно неловко и горько… Таково уже ваше ремесло… (Оглядывается.)А! да вот и он сам, наш непосредственный юноша… Кстати пожаловал… Я с ним еще ни разу не поговорил как следует. Посмотрим, что за человек. (Слева входит Беляев.) А, Алексей Николаич! И вы вышли погулять на свежий воздух?
Беляев. Да-с. Ракитин. То есть, признаться, воздух сегодня не совсем свеж; жара страшная, но здесь, под этими липами, в тени, довольно сносно. (Помолчав.) Видели вы Наталью Петровну? Беляев. Я сейчас их встретил… Оне с Верой Александровной в дом пошли. Ракитин. Да уж это не вас ли я с Верой Александровной здесь видел, с полчаса тому назад? Беляев. Да-с… Я с ней гулял. Ракитин. А! (Берет его под руку.) Ну, как вам нравится жизнь в деревне? Беляев. Я люблю деревню. Одна беда: здесь охота плохая. Ракитин. А вы охотник? Беляев. Да-с… А вы? Ракитин. Я? нет; я, признаться, плохой стрелок. Я слишком ленив. Беляев. Да и я ленив… только не ходить. Ракитин. А! Что ж вы – читать ленивы? Беляев. Нет, я люблю читать. Мне лень долго работать; особенно одним и тем же предметом заниматься мне лень. Ракитин (улыбаясь). Ну, а, например, с дамами разговаривать? Беляев. Э! да вы надо мной смеетесь… Дам я больше боюсь. Ракитин (с некоторым смущением). С чего вы вздумали… с какой стати стану я над вами смеяться? Беляев. Да так… что за беда! (Помолчав.)Скажите, где здесь можно достать пороху? Ракитин. Да в городе, я думаю; он там продается под именем мака. Вам нужно хорошего? Беляев. Нет: хоть винтовочного. Мне не стрелять, мне фейерверки делать. Ракитин. А! вы умеете… Беляев. Умею. Я уже выбрал место: за прудом. Я слышал, через неделю именины Натальи Петровны; так вот бы кстати. Ракитин. Наталье Петровне будет очень приятно такое внимание с вашей стороны… Вы ей нравитесь, Алексей Николаич, скажу вам. Беляев. Мне это очень лестно… Ах, кстати, Михайло Александрыч, вы, кажется, получаете журнал. Можете вы мне дать почитать? Ракитин. Извольте, с удовольствием… Там есть хорошие стихи. Беляев. Я до стихов не охотник. Ракитин. Почему же? Беляев. Да так. Смешные стихи мне кажутся натянутыми, да притом их немного; а чувствительные стихи… я не знаю… Не верится им что-то. Ракитин. Вы предпочитаете повести? Беляев. Да-с, хорошие повести я люблю… но критические статьи – вот те меня забирают. Ракитин. А что? Беляев. Теплый человек их пишет… Ракитин. А сами вы – не занимаетесь литературой? Беляев. О нет-с! Что за охота писать, коли таланту бог не дал. Только людей смешить. Да и притом вот что удивительно, вот что объясните мне, сделайте одолженье: иной и умный, кажется, человек, а как возьмется за перо – хоть святых вон неси. Нет, куда нам писать – дай бог понимать написанное! Ракитин. Знаете ли что, Алексей Николаич? Не у многих молодых людей столько здравого смысла, сколько у вас. Беляев. Покорно вас благодарю за комплимент. (Помолчав.) Я выбрал место для фейерверка за прудом, потому что я умею делать римские свечи, которые горят на воде… Ракитин. Это, должно быть, очень красиво… Извините меня, Алексей Николаич, но позвольте вас спросить… Вы знаете по-французски? Беляев. Нет. Я перевел роман Поль де Кока «Монфермельскую молочницу» – может быть, слыхали – за пятьдесят рублей ассигнациями; но я ни слова не знаю по-французски. |
