– Нужно во Францию отписать, чтобы прислали кого-нибудь в Москву из родственников Филиппы. Кого не жалко, – добавил я про себя. – Чтобы хоть что-то сделать правильно.

– Я займусь этим, государь Петр Алексеевич. Полагаю, что приедет сводный брат ее высочества Жан-Филипп-Франсуа Орлеанский.

– Да хоть кто пускай приезжает, мне плевать, – я достал новый лист и принялся выводить письмо бабке. – И почему каждого второго у Бурбонов зовут Филипп? Что за мания? Испанцы ведь тоже Бурбоны, если мне память совсем не отшибло.

– Я хочу напомнить, государь, чтобы ты не скупился на описания своих глубоких чувств к ее высочеству, в письме к Евдокии Федоровне, – черт, рука дрогнула и на листе появилась клякса. Придется переписывать. Я посмотрел на стоящего у дверей Румянцева. Что он говорит, какие глубокие чувства? – Я еще раз хочу напомнить, что Евдокию Федоровну и Петра Алексеевича в свое время связывали очень нежные отношения. Полагаю, если бы она разделяла увлечения своего супруга, то их брак мог оказаться очень прочным. Она будет чрезвычайно разочарована, узнав, что ее единственный внук женится, исключительно руководствуясь политической необходимостью.

– Я учту, – пообещал я с ненавистью глядя на чистый лист бумаги. – А кто Филиппу предупредит, что она безумно в меня влюблена? – я поднял глаза и увидел, что задал вопрос в пустоту. Граф Румянцев покинул меня, оставив наедине с ненаписанным письмом.

Письмо получилось коротким. Я как мог выжал из себя все, что только было возможно в моем представлении о романтике. С облегчением запечатав письмо личной печатью, я уже собирался звать гонца, как дверь распахнулась, и в кабинет буквально влетел Репнин.

– Государь Петр Алексеевич, пришли вести из Варшавы. С королем Августом случился удар на нервенной почве, кою он старательно орошал непотребным излиянием вина. Там сейчас такое творится…

– Я тебя понял, Юра. В Варшаве сейчас бедлам. Все начали делить между собой уже почти опустевший трон, или примерять корону регента при немощном короле.

– И еще. Регент малолетнего короля Пруссии Леопольд, повинуясь твоему примеру, государь, перевел войска через границу и быстрым маршем движется к Варшаве.

– Так, а вот это уже не очень хорошо. Я знаю, что обещал Варшаву Леопольду, но я должен попасть в нее первым! Завтра выступаем. Передай всем. Как только солнце взойдет, трогаемся в путь, – мой взгляд упал на письмо. – Да, найди гонца, пускай скачет в Москву и передаст это письмо Евдокии Федоровне Лопухиной, в Новодевичий монастырь.

Глава 17

Как бы мы ни спешили подойти к Варшаве как можно быстрее, поляки сумели каким-то невероятным образом договориться между собой, мобилизовать все свои скрытые таланты и неизвестные мне ресурсы, забыть на время свои вечные склоки и выставить объединённую армию на подходах к столице. Кроме того, они учли опыт прошлого поражения и занять господствующую высоту, окопаться и заминировать подходы нам не дали. Они сами заняли оба холма, разместив на них артиллерийские полки.

Да еще и кто-то умный надоумил их использовать драгун с применением ими тактики степняков, то есть налетать на движущиеся во время марша войска, обстреливать и так же быстро убегать, не давая сориентироваться, чтобы дать хоть какой-то отпор. При этом они очень ловко научились обходить разведывательные дозоры, высылаемые перед основной колонной. Уже очень скоро эти внезапные налеты начали чрезвычайно раздражать, да и ущерб они наносили немалый. Уже на третий день только убитыми я насчитал почти шесть десятков бойцов, а ведь еще были раненые, которые очень замедляли наше передвижение, и которых я не мог бросить на произвол судьбы. Окончательно впав в ярость, я отдал приказ Бутурлину разобраться с этими налетчиками.