Маккей кивнула, и охотники в сопровождении Хансена проследовали за ней по узкому проходу между скамьями, заставленными высокими, блестящими, туго притягивающими свет приборами, пока наконец не достигли дальнего конца стола. По одну его сторону стояли три больших ящика, сделанных из того же прозрачного материала, что и окна станции.

Они были доверху наполнены ветвями чаги. Борн заметил, что ветви были сорваны с совершенно живых кустов и были в полном цвету. Каждая из них была тяжело усыпана цветами с красной каймой и белой горловиной, но теперь они уже начали заметно увядать.

Женщина по имени Маккей открыла маленький ящичек и осторожно достала небольшой пузыречек.

— Здесь очищенный экстракт более чем двух тысяч цветов. — Она отвернула крышечку и предложила пузырек Хансену.

Тот отказался.

— Борн, а вы? — Маккей протянула пузыречек к Борну и объяснила, что нужно понюхать из открытого горлышка.

Борн так и сделал. Запах, поднимавшийся оттуда, был запахом чаги, только во много-много раз усиленным. Охотника закачало, но выражение его лица не переменилось.

— Я с этим знаком, — сказал он.

Маккей, казалось, была разочарована и повернулась к Хансену за поддержкой.

— Знаком. И это все, что он может сказать?

— Не забывайте, Ган, Борн живет среди этих ароматных цветов, он среди них ежедневно охотится.

Маккей что-то пробормотала про себя и заперла пузырек обратно в ящик.

— Зачем это делается? — спросил Борн Хансена, когда они переходили в следующую лабораторию.

— Должным образом очищенная и выстоянная, эта настойка в сочетании с другими лекарствами и стабилизирующими препаратами послужит основой нового сорта… — Хансен опять замялся, не зная, как объяснить охотнику это неловкое понятие.

— Все равно не понимаю, для чего можно использовать такое? — недоумевал Борн.

— Борн, этим будут пользоваться женщины, чтобы сделать себя более привлекательными, чтобы казаться более красивыми.

— Они любят запах смерти?

— Что это значит, Борн? — поинтересовался Хансен, несколько обескураженный замечанием охотника.

Он пытался с сочувствием относиться к совершенно естественному для дикаря отсутствию понимания. Но, похоже, его объяснение едва ли что прибавило Борну. А ведь Борн пытался уразуметь, честно пытался. Как и Лостинг. Но чем дальше шли они по этому дому, чем больше видели работу его обитателей, тем чуднее и непонятнее становилось им все окружающее.

Вот, к примеру, видели они три больших ящика, набитых цветущей чагой. Ветви были без эмфола, сорваны со здоровых, зрелых растений, и еще тысячи ветвей будут сорваны таким же образом только ради того, чтобы сделать маленький флакончик концентрированного запаха чаги. Ради чего? Ради того, чтобы излечить больного или накормить голодного? Нет, это будет сделано ради развлечения, и развлечения такого рода, которое выходит за рамки понимания двух охотников. На понимание всего этого у Лостинга ушло немногим больше времени, чем у Борна. Однако, когда и Лостинг осознал в чем дело, он был гораздо менее склонен скрывать свои чувства, чем его товарищ.

— Но это же ужасно!

Хансен к тому времени уже полностью успокоился и восстановился после всплеска эмоций Борна и уже был готов к повторному нападению.

— Я прекрасно понимаю вашу точку зрения, и в то же время я абсолютно убежден, что вы способны увидеть перспективы, которые это дает на будущее. Разве нет? — Хансен перевел взгляд с Лостинга на Борна. — А вы?

— Плохо не то, что вы срываете ветви и цветы чаги, плохо то, как вы их срываете, — медленно ответил Борн.