— И кому охота дурачиться? — рассердилась Байба.

Даумант с явным интересом следил, как она вскрывает конверт. В нем оказался конверт поменьше. Байба прочитала, вся зарделась и быстро спрятала письмо в нагрудный карман.

— Тебе что же, так дорога эта бумажка, что ты ее у сердца прячешь? — не выдержал Даумант.

Байба промолчала.

В школе она всегда отдыхала, и про себя жалела, что уроки проходят так быстро. Но сегодня время тянулось, словно черепаха. Историчке пришлось трижды повторить ее фамилию.

— Очнись! — Даумант толкнул в бок соседку по парте.

— Балтыня, что с вами сегодня? Расскажите о Сен-Симоне — представителе французского утопического социализма.

— Французский утопический социалист Клод Анри де Сен-Симон родился... — неуверенно начала Байба.

Даумант открыл сто сорок первую страницу учебника «Новой истории» и положил его перед Байбой. Дальше все шло как по маслу.

Вера Александровна Зариня была близорука, но очков не носила. Откровенно говоря, с историчкой у восьмого «б» никаких недоразумений не было. Вера Александровна разрешала отвечать с места, а прочесть по книге мог любой. На первых партах, к счастью, сидели самые сознательные — Зайга, Марга, Рита, Профессор, которые аккуратно готовили все уроки, в том числе историю.

Домой Байба чуть ли не бежала. Спрятанное на груди письмо обжигало.

«Милая Байба!

Не могу забыть этот чудесный вечер в моей старой школе, который я провел вместе с Вами. У Вас редкостный голос, надо только развивать его. Не делайте глупость, не ходите на фабрику. В ткацком цехе шумно и пыльно, это может все испортить. Я тут кое-что придумал, что может заинтересовать и Вас. Может быть, мы могли бы встретиться? Мой телефон 377977.

С дружеским приветом Тагил».

Он не сердится! Он простил ей это глупое бегство. Он думает о ней — некрасивой, плохо одетой, неловкой. Что же теперь делать? Может быть, сразу же позвонить? Нет, нет, надо все как следует обдумать.

В квартире Найковского Байбе принадлежал крошечный уголок в так называемой гостиной — маленький столик, за которым она готовила уроки, и старомодный просиженный диван с высокой спинкой, украшенный овальным тусклым зеркалом, на котором она спала. Мама как-то заговорила о том, чтобы выбросить эту рухлядь и вместо нее купить модную тахту, но Найковский поднял страшный шум — что за глупости, это память о его покойной мамочке и все в том же духе. Мама и сдалась.

Забыв о сломанных пружинах, Байба с размаху бросилась на диван. От счастья ей хотелось петь.

— Что раскричалась как ненормальная? — недовольно произнесла мать, выходя из своей комнаты. Лицо у нее было заспанное, на голове бигуди. Из-под халата торчала мятая ночная рубашка. — Всю ночь работаешь, и дома не отдохнуть.

— Извини, пожалуйста.

— Поставь вариться щи! Мясо в кладовке!

Байба впервые с чисто женским интересом смотрела на свою мать. Та всеми силами боролась со старостью — подкрашивала седеющие волосы, раз в неделю делала маску, соблюдала диету. Потеряв одного мужа, мать теперь дрожала над вторым. Найковский это знал и часто обращался с женой свысока, даже унижал ее. Байба с досадой смотрела на мать, которая выклянчивала у мужа любовь. Найковский без конца напоминал о своем благородном происхождении — его предки были польскими панами. Больше всего в отчиме Байба ненавидела лицемерие, жадность, жестокость и зазнайство. Девочку он терпел только потому, что она много работала и мало ела.

Байба обязана была отчитываться за каждую копейку, за каждый час, который проводила вне дома. Дважды Найковский не повторял. Ремень, годами висевший возле кухонной двери, мать убрала совсем недавно.

За ужином отчим с наслаждением пересказывал неизвестно где услышанные сплетни о распутных девчонках, которые пьют, курят, путаются с мужчинами и в конце концов попадают или в колонию, или в больницу.