Что я на все это могу сказать? — думаю я судорожно, будто тоже в подпитии. Р-раз — и явилась не запылилась, вломилась в нашу среду — «грубая, низкая и короткая"1(Ср.: „Ни искусств; ни письменности; ни общества; и — что хуже всего — вечный страх и угроза насильственной смерти; и жизнь человека, одинокая, бедная, грубая, низкая и короткая“ (Томас Гоббс, „Левиафан“)). Все, что я перечувствовал, глядя на Минну, что я перечувствовал, когда Джек Брилл мне выкладывал свои взгляды и когда Айва меня не слушалась, — все сразу накатило. Что я могу сказать? — повторяю я и вдруг соображаю, зачем это талдычу. Хочется оправдать Абта, защитить его, а через него и то, что осталось от „колонии духа“. Ну в чем он, собственно, виноват?

Ведь что греха таить. Каждому вечно грозит, на каждого наезжает «грубая, низкая и короткая». Глядишь и раздавит. Что там колония духа. С собой бы разобраться. Кто от чего застрахован? В наши-то милые времена? Сплошное предательство. Прямо среда обитания, как вода, как воздух. И ты сообщник, ты соучастник, тебя достают.

Такси остановилось. Я помог Айве вылезти, дома раздел, уложил. Она лежала под одеялом голая и рукой заслоняла глаза от света. Я повернул выключатель, сам разделся уже в темноте.

Как, каким барьером отгородиться от сплошного предательства? Да, Абт со своей жестокостью и жаждой мести докатился до этого щипанья женской руки, но сам-то я на что способен, если копнуть поглубже? А как насчет Айвы? И насчет всех других, да, как насчет других?

Но вдруг я понял, что зря стараюсь и, как ни крути, что ни изобретай, мне не уйти от заведомо избегаемого вывода. Абта не оправдать. Он ущипнул Минну мерзко. Я не мог найти для него извинений, никаких, абсолютно. Кажется, я наконец разобрался в себе. Мне просто отвратительна его злоба, упрятанная за его этой «игрой». Первостатейная пакость, учитывая, что объект обречен на бездействие. Я долго ворочался. Утер простыней мокрый лоб и решил вернуться к своим рассужденьям с утра, на свежую голову. Хоть знал, что попал в самую точку, понял правду и уже не смогу от нее отмахнуться ни с утра, ни вечером, вообще никогда. Спал ужасно, снились кошмары.

Но это еще были цветочки. В следующие месяцы я одну за другой обнаруживал бреши в том, что вокруг себя нагородил. Я взглянул на все глазами Джека Брилла, но я-то кое-что знаю получше, я увидел более мрачную картинку. И другому никому не понять, как это на меня подействовало, ведь никто, кроме меня, не может понять суть моего плана, его строгие рамки, понять, до какой степени я от него завишу. Дурацкий это план или нет, но мне он нужен такой. Презирайте мой план, пожалуйста, но нельзя презирать мои потребности.

Не был у Гарри с Минной с того самого вечера. Не знаю, как там развивались события. Думаю, в результате все обошлось. Абт уехал в Вашингтон. Пишет, спрашивает, почему редко отвечаю. Процветает в административной должности — «блестящий молодой человек», хотя, как я понимаю, не очень-то он доволен. Он, по-моему, никогда не будет доволен. Надо ему, конечно, почаще писать. Как-никак старый друг. Он же не виноват, что я его разлюбил.

23 декабря

Спал до одиннадцати. Весь день сидел, ни о чем не думая. На рождественский ужин идем к Эймосу. Айва дала ему согласие.

24 декабря

Звонил Майрон Эйдлер: его агентство решило набирать для опроса женщин. Так надежней, их ни с того ни с сего никуда не отзовут. Он-то старался, чтоб взяли меня. У него даже сохранилась копия рекомендации, которую он подавал, он ее мне пошлет в доказательство, что сдержал слово. Я сказал: зачем посылать, я и так верю. Но нет, он все равно пошлет. Он хотел бы со мной в ближайшем будущем переговорить.