Для меня Рышард Ридель никогда не канет в небытие. Я слушаю его. Может, нерегулярно, но иногда возвращаюсь к нему и к «Джему». Больше всего я люблю заводить старые черные виниловые затертые пластинки. На компакт-диске Ридель для меня звучит диссонансом. Я тогда больше вслушиваюсь в его тексты, чем слушаю его музыку. У него хватило смелости воспеть историю своей жизни, своей болезни, эйфории, вызванной химией, петь о своей потерянности и о своем постепенном разрушении. Как предостережение для других. В своих написанных под воздействием героина текстах Ридель рассказывает — ссылаясь на свою биографию — о том, как героин уничтожает личность и как этому трудно противостоять. Он предостерегает своим собственным примером. Огромная смелость выставить себя вырожденцем, который, пугая, должен эффективно предостерегать. Но трудно поверить, что тексты таких песен, как «Машина времени» или «Сон о Виктории», написал человек с образованием семь классов. Это лучший пример того, что впечатлительность плюс наблюдательность могут в случае отдельных личностей быть лучшими учителями.

С потребностью слушать Риделя я могу сравнить свою потребность читать Ремарка. Хотя бы раз в году. И Ремарк, и Ридель ассоциируются у меня с маем и началом чего-то нового. Существуют такие классики, которых мы себе выбираем и к которым должны возвращаться, чтобы — как я это называю — очистить память от накопившегося в ней мусора. Когда мы хотим «перезагрузиться». Я возвращаюсь к ним обоим (и еще кое к кому) каждый раз, когда чувствую потребность «прочистить» память. У меня это происходит, как правило, в мае. И тогда я открываю в обоих новые стороны. И начинаю свой новый год. Не в январе, а в мае. Да, у меня так: новый год начинается не в январе, а в мае…

Не знаю точно, о каком Й. ты пишешь. Могу только догадываться. Но это не важно. Все похожие на Й. алкоголики практически одинаковы. С утра у них похмелье, и они обязаны что-то с этим делать. Чтобы быть в состоянии встать и идти дальше. Чтобы мир снова стал осмысленным. Без этого смысла трудно жить. Некоторые на следующее утро бывают так потрясены своим очередным унижением, что еще раз (который уже по счету!) зарекаются завязать, и действительно какое-то время не пьют. Хотя наверняка только литераторы читают книги, когда сами под градусом. Я никогда не был в вытрезвителе, но подозреваю, что там нет полки с книгами. Если бы я был алкоголиком, то носил бы с собой какую-нибудь книгу. Так, на всякий случай. Утром. Недавно в Германии один хорошо знакомый с историей литературы врач (имеет звание профессора), специалист по наркозависимости, подсчитал, что на одну страницу написанной книги приходится в среднем литр выпитого автором вина. Не знаю, правда ли это, а честно говоря, просто не соглашусь с таким утверждением. Хотя бы по формальным соображениям. Например, Федор Достоевский если что-то и пил из алкоголя, та в основном водку, а Эрнст Хемингуэй — виски. Это трудно перевести в литры вина. В один прекрасный день Хемингуэй пересчитал это не на литры вина, а на деньги. В своем любимом баре в Ки-Весте, во Флориде, он вырвал из стены писсуар, с которым, если можно так сказать, он просто сжился, вырвал и унес его на плечах домой. Он счел, что отлил в него столько денег, что писсуар теперь, несомненно, должен принадлежать ему. Хозяин бара (для интересующихся такими местами путешественников: «Sloppy Joe's Ваг» на пересечении улиц Дюваль и Грин; лучше позвонить и заранее зарезервировать место, потому что там всегда много туристов), говорят, ничуть не возражал. По крайней мере так гласит легенда, окутавшая и продолжающая окутывать это событие. По-моему, хозяин поступил очень умно. Хемингуэй был завсегдатаем этого бара, причем отнюдь не рядовым. Я сам видел этот писсуар в саду при музее, устроенном в доме Хемингуэя в Ки-Весте, во Флориде.

Этанол сопровождает литературу на всем протяжении истории.