|
Учителя не отказывались отвечать на вопросы любопытных учеников и трактовали Библию на свой лад, отличный от православных догм. Ученики, подпавшие под влияние, не могли сдержать безудержной ненависти к старине и начинали действовать с маниакальной, опасной фанатичностью, стремясь отринуть все старое, каким бы хорошим, светлым и добрым оно не было. Совсем недавно, в апреле сего года префект Славяно- латинской школы донес патриарху Иерофан о том, что один из учеников – Иван Максимов, — еретик. Он не почитает угодников божьих, гнушается церковью апостольскою и попутно ведет богохульные проповеди. После получения письма, Максимова взяли для допроса и отправили в подвалы Берлоги, потому как этот вопрос относился к безопасности государства. На первом же допросе он во всем сознался и выдал сообщников. Братьев по еретической вере. Кара для изменников Веры была жестока и показательна – еретики умерли на площади в петле и продолжали болтаться на виселице три дня. О казни знали многие, как и о том, что Синод во главе с патриархом с дозволения государя начал активно взращивать в семинариях бойкую воинственную смену нынешнему дряхлому и продажному белому духовенству. Мало кому пришлась по душе эта затея, но те, кто поддержал ее, получили в руки поистине огромную власть, от них требовалось лишь одно – исполнить наказ государя и не вставать поперек дороги. В последнее время рядом с Псковом почти перестали появляться одинокие всадники и незащищенные каравана. Больше года рядом с городом орудовала лютая разбойничья шайка, выловить которую езопасники оказались не в силах. Разброд среди людей с каждым годом становился все сильней, и даже Берлога вкупе с ЦСБ не могли приструнить работничков ножа и топора. В городах преступность хоть и пошла на убыль, но серьезного успеха все-таки видно не было. На окраинах выросло число шаек татей, ускользнувших от облав. Они пользовались тем, что царство, воюет не переставая больше дюжины лет и у царя нет свободных сил для зачисток лесов и всех злачных мест. — Петро, ты кажись, говаривал, что царь нашего брата помиловать может? — Говорил, сам на площади слышал, как сей указ зачитывали. Если хочешь чтоб грешки списали, то есть две дороги: на поселение в Крым или в сибирские казачьи полки. На лесной поляне, в нескольких десятков километров от города разбойники обосновались с мужицкой неприхотливостью и основательностью: пара срубов, баня, четыре землянки под добро и припасы. Если глянуть, то можно подумать о том, что здесь поселились не душегубы и воры, а первопроходцы- сибиряки иль золотоискатели. У маленького костерка, разведенного от углей его ночного собрата, сидели три татя. Вид у них самый, что ни на есть разбойничий: залатанные кафтаны с чужого плеча, треуголки едва не затертые до дыр, из- под которых торчали сальные патлы, под рукой у каждого лежал клинок: плохонькие кавалерийские палаши, видимо ковавшиеся неумелым мастером, а то и вовсе подмастерьем. Самому молодому из троицы было не больше тридцати лет, а самому старшему перевалило за полвека, о чем говорили его седые как лунь волосы и старческое морщинистое лицо. Еще одному татю было за сорок, его виски и глаза закрывали черные как вороново крыло волосы, не потерявшие до сих пор былой силы. Последний разбойник сидел, прислонившись спиной к дереву, в полудреме, слушая разговор товарищей в пол уха. — Ну, за то чтобы еще пару годков на белом свете пожить можно и с дикарей шкурки собирать, а вот в Крым идти гиблое дело, там народ гнилой живет, сладу с крымчаками никакого не будет, — задумчиво сказал дед Ефим. — Это почему же? — оживился черноволосый тать, приоткрыв глаза. — Царь полки оттуда не вывел, людишек свозит, да и татар много выпроводил оттуда, вроде бы даже на Урал переселить хотел. — Тебе, почем об этом знать, Степка? С тобой кажись, царь планы не обсуждал, так что придумки оставь, не хватало только голову глупостями забивать, — осадил его дед Ефим. |
