Потом вывели на двор Мелантия и предали лютой смерти — изрубили его в куски. Затем, омыв руки и ноги, возвратились к Одиссею. Сын Лаэрта приказал Эвриклее принести серы и огня, чтобы очистить курением дом, потом позвать Пенелопу и всех служительниц. Старушка хотела прежде всего принести богатый хитон и мантию, чтобы Одиссей мог снять свое нищенское одеяние, но он не захотел, а велел подать огня и серы и, когда они были принесены, окурил пиршественную горницу и двор. Эвриклея между тем пошла по всему дому, созывая рабынь. Все вскоре собрались с факелами в руках, обступили толпой Одиссея и покрывали поцелуями его руки и плечи. Одиссей же проливал радостные слезы, увидев себя опять среди своих верных служителей.

Одиссей и Пенелопа

(Гомер. Одиссея. XXIII, 1-313)

Эвриклея, послав рабынь к Одиссею, побежала наверх к Пенелопе сообщить ей радостную весть.

Войдя в горницу, стала она у изголовья спящей царицы и сказала: «Пробудись, дитя мое, твои очи увидят наконец того, кого ты так долго ждала. Твой Одиссей возвратился и убил всех твоих женихов». — «Друг Эвриклея, — отвечала Пенелопа, проснувшись, — знать, боги помутили твой ум! Иначе не стала бы ты смеяться над моей печалью, тревожить меня ложной вестью и не прервала бы ты моего сладкого сна! Ни разу еще не спала я так сладко с тех самых пор, как супруг мой отправился мне на горе в троянскую землю. Ступай же вниз, оставь меня. Потревожь меня другая служанка, не ты, — неласково бы отпустила я ее, но тебя защищает старость». — «Нет, дитя мое, я пришла не смеяться над тобою, — возразила старушка, — Одиссей здесь. Тот чужеземец, над кем так все ругались, — супруг твой. Телемах знал это, но благоразумно скрывал тайну отца, пока тот не отомстил врагам». Радостно поднялась царица со своего ложа и, проливая потоки слез, обняла старушку, говоря: «Скажи же мне, дорогая моя, чистую правду. Положим, он возвратился, но как же он сладил один с целой толпой женихов?» — «Избиения я не видала, — отвечала старушка, — а слышала только стоны. Мы, служанки, были заперты на ключ в нашей горнице и сидели там, забившись в угол от страха, пока Телемах нас не позвал. Тогда только увидела я Одиссея, стоящего между грудами убитых, и радостно было мне смотреть на него. А теперь он окуривает дом серой и послал меня за тобою». — «Друг Эвриклея, — сказала Пенелопа, — подождем еще ликовать и радоваться. Быть может, женихов поразил кто-нибудь из бессмертных в гневе на них, злодеев, за то, что они не ведали правды и не хотели уважать никого — будь он знатного или низкого рода. Но Одиссея мне — увы! — не видать, погиб он далеко от родины милой!» — «Странное слово ты молвила, дитя мое, — отвечала старушка, — Я своими глазами вчера вечером видела рубец на колене чужеземца и тотчас же по этому рубцу признала в нем твоего супруга, и хотела идти к тебе поведать об этом, но он зажал мне рот рукою и принудил меня к молчанию. Но следуй за мной и казни меня смертью, если я неправду сказала». — «Трудно, друг Эвриклея, проникнуть в сокровенные мысли богов, как ни мудра ты, — сказала Пенелопа. — Но пойдем к сыну: посмотрю на убитых женихов и на того, кто их убил».

Сказав это, Пенелопа пошла вниз по ступеням, волнуясь и испытывая то страх, то надежду. Вступив в горницу, не говоря ни слова, села она у стены, освещенной огнем очага.