Теперь мы в состоянии понять, почему одна и та же схема инициации, включающая страдания, смерть и воскрешение, появляется во всех таинствах, — как в обрядах достижения половозрелости, так и в обрядах вступления в тайное общество и почему тот же самый сценарий можно проследить в раскалывающих личность переживаниях, предшествующих мистическому призванию. Прежде всего мы понимаем следующее: человек архаических обществ стремился победить смерть, придавая ей такое значение, что, в конечном итоге, она перестала быть прекращением, а стала обрядом перехода. Другими словами, для примитивных народов человек умирает по отношению к чему-то, что не является существенным, человек умирает для мирской жизни. Короче говоря, к смерти начинают относиться как к высшей инициации, а именно — как к началу духовного существования. Более того, рождение, смерть и возрождение понимались как три момента этого одного таинства, и вся духовная энергия архаического человека была направлена на то, чтобы показать, что между этими моментами не должно быть никакого барьера. Человек не может остановиться ни в каком из этих моментов, человек не может остаться, например, в смерти или в рождении. Движение — возрождение — всегда продолжается: космогония неустанно повторяется для того, чтобы то, что человек делает, было сделано хорошо — будь то рождение ребенка или строительство дома, или вхождение в духовное призвание. Вот почему мы всегда обнаруживали, что обряды инициации имеют космогоническую связь.

Сама мудрость, а значит, и все священные и созидательные знания постигаются как плод инициации, то есть как результат и космогонии, и духовного рождения. Сократ не ошибался, сравнивая себя с акушеркой, так как он помогал людям родиться в самосознании. Еще более ясно выражается св. Павел в своем Послании к Титу, говоря о своих «духовных сыновьях» — сыновьях, которых он породил своей верой. Тот же символизм снова встречается в буддистской традиции: монах отказывается от своего родового имени и становится «сыном Будды» (Шакья-путра), потому что он рождается среди святых (орья). Как сказал о себе Кассапа «Родной сын Благословенного, появившийся на свет из его рта, рожденный от дхамма, сформированный дхамма и тому подобное» (Samyutta Nykaya, II, 221). Но это инициирующее рождение подразумевает смерть по отношению к мирскому миру. Схема сохранилась как в индуизме, так и в буддизме. Йог умирает по отношению к этой жизни, чтобы возродиться в иной форме существования — той, которая характеризуется «освобождением». Будда учит путям и способам умирания по отношению к мирскому человеческому состоянию — то есть по отношению к зависимости и незнанию и возрождению в свободе, блаженстве и необусловленном состоянии нирваны. Индусская терминология инициирующего возрождения иногда напоминает архаический символизм «нового тела», приобретенного неофитом. Сам Будда провозглашает: «Я показал своим ученикам способ, при помощи которого они могут сотворить, покинув свое тело (созданное четырьмя элементами), другое тело из мыслящей субстанции (рупаманомая), со всеми его членами и наделенное трансцендентальными способностями (абхининдрьям)».

Мы полагаем, что все это доказывает то, что архаическое определение смерти как высшего средства духовного возрождения, положило начало сценарию инициации, который сохраняется даже в великих мировых религиях, а также получает свою оценку и в христианстве.