Юба Билл решил действовать. Подняв с дороги тяжелый камень, он сбил калитку с петель и вместе с курьером прошел за ограду. Мы последовали за ними. Кругом было пусто. В сгущавшейся тьме мы разобрали, что находимся в саду, — нас обдало брызгами с залитых дождем розовых кустов перед длинной, несуразного вида деревянной постройкой.

— А вы знаете этого Мигглса? — спросил судья у Юбы Билла.

— Не знаю и знать не желаю, — отрезал Билл, считавший, что нелюбезный Мигглс наносит в его лице оскорбление компании дилижансов «Пионер».

— Однако, уважаемый… — запротестовал судья, вспомнив о наглухо запертой калитке.

— Послушайте-ка, сударь, — язвительнейшим тоном сказал Юба Билл, — может, вы вернетесь в дилижанс и посидите там, пока вас не отрекомендуют хозяину? А я войду. — И он распахнул дверь дома.

Длинная комната, освещенная из дальнего угла догорающими в широком очаге головешками; какие-то странные обои на стенах, причудливый узор их, мелькнувший в неверных отблесках огня; одинокая фигура в кресле у очага. Все это мы увидели, столпившись в дверях позади кучера и курьера.

— Здрасте! Это вы и будете Мигглс? — обратился Юба Билл к единственному обитателю комнаты.

Человек ничего не ответил, даже не шевельнулся. Разгневанный Юба Билл подошел ближе и посветил фонарем ему в лицо. Оно было преждевременно увядшее и морщинистое — лицо с большими глазами, полными той совершенно необъяснимой важности, которую мне приходилось наблюдать у сов. Взгляд этих больших глаз остановился сначала на Билле, потом перешел на фонарь, и незнакомец бессмысленно уставился на его огонек.

Билл с усилием сдержал себя.

— Мигглс! Вы что, оглохли? Только немым-то, сделайте одолжение, не прикидывайтесь! — И Юба Билл дернул неподвижную фигуру за плечо.

Как только он отнял руку, почтенный незнакомец, к нашему ужасу, сразу поник, став как будто вдвое меньше и превратившись в бесформенную охапку одежды.

— Вот оказия-то! — сказал Билл, смущенно поглядывая на нас и пятясь от кресла.

Тогда судья выступил вперед и с нашей помощью усадил это беспозвоночное существо в прежней позе. Мы послали Билла с фонарем на разведку около дома — должны же быть поблизости люди, которые присматривают за этим беспомощным человеком, — и столпились около очага. Тем временем судья, вновь обретший свой авторитетный тон и общительность, стал спиной к огню и обратился к нам, точно к присяжным, со следующей речью:

— Совершенно очевидно, что наш почтенный друг достиг того возраста, который Шекспир уподобляет «желтому, увядшему листу», или же он является жертвой преждевременного угасания всех своих духовных и физических сил. Если это тот самый Мигглс…

Но тут его речь была прервана возгласами: «Мигглс! Эй, Мигглс! Мигглс! Мигг!» Это имя повторялось на разные лады все тем же голосом, который мы слышали раньше.

Несколько секунд мы в тревоге смотрели друг на друга. Судья даже поспешил сойти со своего места, так как голос, казалось, шел у него из-за плеча. Однако источник этих звуков был скоро обнаружен: на полочке над очагом сидела большая сорока, погруженная теперь в гробовое молчание, что составляло странный контраст с ее недавней болтливостью. Не оставалось никаких сомнений, что ее-то голос мы и слышали на дороге. Значит, наш друг, сидевший в кресло, был неповинен в этой бесцеремонной выходке. Юба Билл, после безрезультатных поисков снова появившийся в комнате, нехотя выслушал это объяснение и по-прежнему подозрительно поглядывал на беспомощного инвалида. Биллу удалось обнаружить на дворе сарай; поставив туда лошадей, он вернулся к нам, промокший до нитки и настроенный весьма скептически.

— Тут на десять миль вокруг ни живой души, кроме него.