|
Вскоре самые почтенные горожане стали здороваться с Николаем Николаевичем и его родными. И в Рязани, где начинал работу, и в Москве, живя в районе Сивцева Вражка, он не раз ссорился с женой из-за своего чрезмерно долгого ежедневного пребывания в Казенной палате, отдавая предпочтение работе. Он считал должность податного инспектора одной из самых важных в стране. И где бы ни работал – везде строил новую Казенную палату, не только здание, которое соответствовало бы столь авторитетному в стране финансовому учреждению, но и внутренне перестраивая службу, подбирая честных и преданных делу сотрудников. В первую очередь – честных и понимающих, что от их искусства собирать налоги в городской бюджет зависит благосостояние всех сограждан. Николай Николаевич не случайно называл работу податных инспекторов искусством, сам не лишенный дара артистизма, он требовал точного и блестящего исполнения роли каждым сослуживцем.
– Казенная палата, как и театр, начинается с вешалки, – говорил он. – В Казенной палате и работнику и посетителю должно быть приятно и комфортно, как в хорошем театре. В Муроме местный купец построил для горожан театр на триста мест, соорудил маленькую, но искусную копию московского Большого театра. С партером, амфитеатром, балконами и ложами. Поэтому, наверное, в этом театре каждый вечер полно зрителей. И лучшие московские артисты не отказывались от выступлений там. Николай Николаевич играл в городском театре Екатеринослава, в пьесах Островского. Участвовал в любительских спектаклях, и именно его игра собирала на них немало зрителей. Был выпущен и продавался перед началом спектаклей портрет Николая Николаевича. «Артист Лаппа – пять копеек!» – предлагали зрителям билетерши. Таня безумно гордилась театральными успехами отца, у нее замирало сердце, когда он обольщал в одной из пьес дородную и богатую купчиху, невольно оглядываясь на жену, когда приходилось обнимать партнершу по сцене. Мама наблюдала за этим действом с хмурым лицом. Однажды Николай Николаевич объявил ей, что ему предложено стать профессиональным артистом. – И ты что, – на мгновение потеряла дар речи Евгения Викторовна, – ты дал согласие?! – Палату я уже построил, навел там порядок, – сказал ей муж, – живешь один раз, Женя, почему бы не попробовать себя в качестве артиста? – Если перейдешь в театр, я уйду от тебя, – заключила Евгения Викторовна, и Николай Николаевич ее послушался. Наверное, не хотел рушить семью и окончательно бросать свою работу, в которую вкладывал душу. – Я понимаю тебя, Женя, – сказал он, – ты любишь меня и ревнуешь к поклонницам, которые непременно появятся, если я стану артистом, да еще играя любовников. Но ты учительница, разбираешься в характере людей. Неужели не уверена в моей порядочности? Евгения Викторовна положила руки на колени и опустила голову. – Ни я, ни дети не видим тебя. Днем ты на работе, вечером играешь в своих спектаклях, а после них – в карты. Этот чертов винт. Ты помешался на нем. Тебе безразлично даже здоровье детей. Таня бледна, страдает от мигреней. – Это сейчас очень популярная болезнь. Ходит по городу даже анекдот об этом. Один горожанин спрашивает у приехавшей из деревни женщины: «У вас бывает мигрень?» – «Что вы! – отвечает она. – У нас никто не бывает! Скучища скучищей!» Таня случайно подслушала этот разговор и была в споре на стороне отца. Ей очень хотелось, чтобы он стал настоящим артистом. Иногда Таня отправлялась в Москву, погостить у родственников, и тетки – заядлые театралки водили ее в Большой театр на «Фауста», «Аиду», «Травиату»… Чтобы попасть на Шаляпина, выстаивали очередь, даже ночью. Смотрели «Три сестры», «Вишневый сад» Чехова. Тетки сидели на этих спектаклях с покрасневшими от слез глазами, вспоминая свои поместья, давно заложенные в банк, а потом проданные. |
