– Чушь мелешь! – возмутилась Евгения Викторовна. – Не слушайте его, дети! Идите поиграйте. А ты, Таня, помузицируй. Я люблю слушать твою игру на рояле…

Она умолкла, размышляя над словами мужа. Хотя внешне жизнь текла по-прежнему плавно, но даже в воздухе ощущалось напряжение, люди стали более нервными, нетерпимыми друг к другу.

По свидетельству писателя Константина Федина, «в городе был большой бульвар с двумя цветниками и с английским сквером, с павильонами, где кушали мельхиоровыми ложечками мороженое, с домиком, в котором пили кумыс и йогурт. Аллеи, засаженные сиренями и липами, вязами и тополями, вели к деревянной эстраде, построенной в виде раковины. По воскресеньям в раковине играл полковой оркестр. Весь город ходил сюда гулять, все сословия, все возрасты. Бульвар назывался Липками и под этим именем входил в биографию любого горожанина, как бы велик или мал он ни был… В аллеях продвигались медленными встречными потоками гуляющие пары, зажатые друг другом, шлифуя подошвами дорожки и наблюдая, как откупоривают в павильонах лимонад…»

В первые дни после приезда в Саратов Таня и Женька рвались в этот парк, но здесь им вскоре стало тесно, особенно на аллеях, где степенно прогуливались горожане. Рассматривать их день за днем скучно.

На площади возле университета по воскресеньям и праздникам шло народное гулянье, собиралась публика попроще, голосили парни под задорные саратовские гармошки: «Плыл я верхом, плыл я низом. У Мотани дом с карнизом…» Площадь шумела, клокотала, увлекая толпу в далекий мир, где все подкрашено, все поддельно, все придумано, в мир, которого нет и который существует тем прочнее, чем меньше похож на жизнь. Там был и паноптикум, где лежала восковая Клеопатра и живая змейка то припадала к ее шикарной пышной груди, то отстранялась. Была и панорама, показывающая потопление отважного крейсера «Варяг» в пучине океана. Были здесь Женщина-паук, Женщина-рыба, Человек-аквариум, театр превращений мужчин в женщин, а также обратно, театр лилипутов, хиромант, или предсказатель прошлого, настоящего и будущего, американский биомкоп, орангутанг, факир…

Таня, увлеченная красочностью зрелища и криками зазывал, никак не могла решить, на что истратить деньги – на Клеопатру, крейсер или орангутанга, но чем больше думала об этом, тем фальшивее и примитивнее казалось ей все происходящее на площади, и в конце концов она без сожаления покинула ее.

Внимание Тани привлек стоящий в стороне от балаганной суеты статный молодой человек. На плечи его была накинута куртка, что отличало мужественных взрослых техников от гимназистов, реалистов и коммерсантов. Таня подошла к нему и без всякого иного умысла, кроме интереса к истории Саратова, спросила:

– Я не здешняя. Рассказывают, что Саратов сначала был на левом берегу Волги, а потом перенесен на правый. По какой причине? Вы не знаете?

– Нет, – пожал плечами парень. – Саратов всегда благоволил бунтовщикам. И Степану Разину жители сдались без боя, и Пугачеву сразу подчинился гарнизон. У нас родился и жил Чернышевский. В 1893 году вернулся в Саратов из ссылки и в том же году помер. Кстати, я вам покажу каторжную тюрьму. Там в основном сидят политические!

– Мне всех заключенных жалко, – призналась Таня.

– А вы откуда родом? – поинтересовался парень.

– Из Рязани.

– Рязанская, – пренебрежительно заметил он.

– Я жила там, когда была совсем маленькой, – не оправдываясь, спокойно ответила Таня. – Знаю по рассказам мамы, что город был небольшой, но поражал обилием красивых церквей. Там сохранились остатки кремля, построенного в тринадцатом веке. Фрагменты стен, зубцы. В центре города располагалась церковь двенадцатого века. Подле нее стоял надмогильный памятник – княжеская усыпальница.