— Ничего страшного! — рассмеялась ее начальница. — На вашем участке работы мы пока не испытываем острой нехватки кадров.

Ее кабинет был единственным помещением в старом здании, обставленным дизайнерской мебелью. Стены, окрашенные в матовый, пастельный бирюзовый цвет, обновленный и начищенный воском старинный паркет, фотографии Дианы Арбус, Ли Фридлендер, Ричарда Аведона и других знаменитых американских фотографов.

На черной крышке письменного стола из стальной трубы а-ля Брейер стоял плоский жидкокристаллический монитор с беспроводной мышкой и клавиатурой.

Соня почувствовала назойливое желание хоть краем глаза взглянуть на монитор, чтобы проверить достоверность слухов о том, что Барбара Петерс тайно играет у себя в кабинете в «Симсов».

— Как вы себя чувствуете?

— Чувствую себя застоявшейся лошадью, — ответила Соня.

Барбара Петерс рассмеялась.

— Это ведь лучше, чем быть загнанной лошадью?

— Я предпочла бы что-нибудь среднее между тем и другим. Как вы думаете, это возможно в обозримом будущем?

Начальница пожала плечами.

— Конечно, загруженность отеля оставляет желать лучшего. Похоже, нам предстоит спокойное лето. А если погода не улучшится, то даже очень спокойное. Но зато мы все можем потихоньку, без спешки войти в форму, вработаться.

— Для зимнего сезона?

— Для летнего. В следующем году. На зиму мы закрываемся. Как зимний курорт Валь-Гриш совсем не котируется. К тому же я ненавижу холод. А вы хотели поработать и зимой?

— Нет, просто хотела узнать, продержусь ли я здесь до конца сезона.

— А почему нет?

Барбара Петерс, казалось, была искренне удивлена.

— Я имею в виду свою рентабельность.

— Ах, вот вы о чем. Нет, нет, в первый год вопрос рентабельности не самый острый вопрос.

Это было то, что интересовало всех.

— Для кого?

— Для меня. Кстати, у вас нет желания выпить коктейль? Скажем, в половине седьмого в баре? Будет сюрприз.

— Я люблю и то и другое, — ответила Соня. — И коктейли, и сюрпризы.

Сюрпризом был бар-пианист. Не такой, какими Соня привыкла видеть их в своей прежней жизни, — те были, как правило, пожилыми мужчинами с усталыми глазами и желтыми от никотина пальцами. А этому было не больше тридцати пяти. Пятидневная борода и такая же щетина на голове. Новые костюм и рубашка, слишком большой и слишком свободно завязанный узел галстука.

Он играл «Неге we go again». С ленцой и элегантной небрежностью. Он не пытался ни с кем встретиться глазами, как другие бар-пианисты. Казалось, будто он играет для себя. Будто пробует какую-то мелодию, забавляясь и удивляясь тому, что у него это получается.

В баре никого не было, кроме бармена Ванни и гостя, которого Соня до этого в отеле не видела. Он был похож на индийского государственного деятеля — густые седые волосы, расчесанные на пробор и смазанные гелем, вялые черты лица, серо-оливковая кожа, чуть более темные губы и круги под глазами, черные с проседью кустистые брови над очками без оправы.

Гость сидел у стойки, подперев левой рукой подбородок, и слушал музыку. Когда вошла Соня, он посмотрел на нее оценивающим взглядом, кивнул ей, и глаза его вновь устремились куда-то внутрь, следуя звукам рояля.

Соня в нерешительности остановилась, не зная, то ли сесть у стойки, то ли дождаться Барбару Петерс за одним из столиков. Прежде чем она успела принять решение, появилась начальница. Она взяла Соню под локоть и представила гостю:

— Господин доктор, разрешите представить: Соня Фрай, та самая волшебница с золотыми руками, о которой я вам говорила.

Индиец, которого Барбара Петерс назвала «господином доктором», говорил на холеном цюрихском диалекте с раскатисто-воркующим «р».