И она рассказала ему о своих впечатлениях, связанных с этим местом.

— Понимаешь теперь? Для меня это все равно что устроить пикник в церкви. Это был некий мистический опыт.

— Ты веришь в Бога?

Соня на секунду задумалась.

— Во всяком случае, хотела бы верить.

— Ты на верном пути. Тебя уже посещают видения. Как святую.

Мануэль принялся складывать вещи в рюкзак.

— Это было не видение. Я не увидела ничего такого, чего не существует. Я просто увидела то, чего не видят другие.

Дальше дорожка была достаточно широка, чтобы они могли шагать рядом.

— Во всяком случае, в зло я верю.

— Зло, как и добро, — понятие относительное. Все зависит от того, что в настоящий момент принято считать добром или злом. Жертвоприношения людей когда-то были добром. Каннибализм когда-то был добром. Колесование когда-то было добром. Бомбить людей с воздуха — добро. Взрывать их — добро.

Соня какое-то время шла молча.

— По-моему, есть и абсолютное зло, — сказала она наконец. — Зло, исключающее какие бы то ни было интерпретации. Зло — как сила.

Не дождавшись его реакции, она прибавила:

— Следовательно, есть и добро как сила.

— Я же говорю: ты веришь в Бога.

Дорожка сузилась, и им опять пришлось идти друг за другом. Соня пропустила Мануэля вперед.

— Иногда мне кажется, что деревня здесь вообще ни при чем, что это сделали ни Баццель, ни кто-нибудь другой…

Она подумала, что он не услышал этого замечания, и решила не повторять его.

Но он вдруг спросил:

— А кто?

Соня смущенно рассмеялась.

— Иногда мне все кажется таким странным. У тебя такое бывает? Ты сидишь где-нибудь, и вдруг все резко меняется. Самые знакомые и привычные вещи вдруг становятся чужими и враждебными. И у тебя появляется чувство, как будто где-то совсем рядом есть что-то еще, какая-то другая реальность… Тебе знакомо это чувство?

— Нет.

— Именно это чувство и охватило меня здесь наверху. Но оно не проходит. Фрау Феликс, фикус, светящиеся палочки, Паваротти, колокол, Банго, смерть Баццеля, кресты, «il senatore», Барбара, гости, жители деревни, снег, Сераина… Все вокруг становится все более странным, все более непонятным, все более зловещим.

Дорожка уходила вверх по узкому серпантину. У откоса росли альпийские розы. Кто-то совсем недавно оборвал с них почти все бутоны.

Мануэль шел впереди размеренными шагами горного проводника. Он ничего не ответил на ее последние слова, и она намеренно немного отстала, чтоб увидеть его лицо на очередном крутом повороте серпантина. Но ее подозрение — что он тайком ухмыляется — не подтвердилось. Его лицо было серьезным и выражало живой интерес к беседе.

— Ты мне очень нравишься, Соня, — сказал он вдруг.

— Это что — объяснение в любви?

Но он не улыбнулся.

— Просто я хочу, чтобы ты это знала.

— Ты тоже мне нравишься.

Они достигли границы леса. Небо на западе было безоблачным. Но с востока катились новые клубы тумана.

— Честно говоря, сначала ты мне не понравилась.

— Да? Почему? — удивилась Соня.

Он едва заметно пожал плечами.

— Не знаю. Предрассудки. Какая-то дамочка из высшего общества, которая много лет не работала и вдруг решила вернуться в профессию.

— Откуда ты все это узнал?

— От нее.

— Значит, Барбара Петерс представила меня моим будущим коллегам как «дамочку из высшего общества, которая много лет не работала и вдруг решила вернуться в профессию»?.