Братья, отлично помнившие, какой чопорный ханжа был их старший брат и как он выражался о матери раньше, предпочли не развивать эту тему.

– Мы должны восстановить отношения, – объявил Генри. – В конце концов, всегда можно объяснить, что при жизни отца для нас было невозможно… гм… поддерживать общение. Она должна войти в наше положение.

И тут скромный, застенчивый Роберт удивил всех.

– Я не думаю, что мы ее обманем, – сказал он.

– О чем это ты? – удивился Джозеф.

– Я думаю, она не так глупа, – твердо ответил Роберт. – Она сразу поймет, что мы беспокоимся вовсе не о ней, а о деньгах.

– С чего ты взял, что она не глупа? – холодно спросил Генри. – Насколько я помню, когда она сбежала с этим… как его… забыл имя, но когда она сбежала, ты еще в колыбели лежал.

Мистер Роберт Уинтерберри смешался, но тотчас же нашелся.

– Будь она глупа, ей не оставили бы миллион, – сказал он.

Братья переглянулись. Нет слов, младший брат сумел отыскать самый лучший довод.

– И тем не менее она наша мать, – напомнил практичный Уильям. – Родная кровь и всякое такое. Тем более мы так долго не переписывались, она ничего о нас не знала. Да еще примите во внимание ее годы – я уверен, она будет тронута, если мы напомним о себе. Напишем ей о смерти отца, посочувствуем по поводу кончины маршала, расскажем о своих детях…

– Разумно, – одобрил Генри. – Очень разумно. Думаю, дети тронут ее больше всего.

– Может быть, но главное, – мягко сказал Джозеф, – чтобы она не успела потратить весь миллион на себя.

Он мило улыбнулся присутствующим и налил себе стакан воды.

Любящие родственники

В 1895 году Клариссе исполнилось 63 года. Нынешнее состояние вполне ее устраивало, и от жизни она по большому счету ничего уже не ждала. Из постоянных друзей к тому моменту оставались старый адвокат Бланшар, замешанный во всех скандалах Второй империи, и старый маршал Поммерен, замешанный во всех ее войнах. Адвокат, которого не так давно засудили собственные дети и едва не довели до разорения, приходил к Клариссе вспоминать императора Наполеона III и звезд его эпохи. Какие тогда были финансисты, женщины, лошади, моды! На глаза старого Бланшара набегали непритворные слезы умиления. Раньше все было гораздо лучше, не говоря уже о том, что император никогда не позволил бы изуродовать милую его сердцу столицу этой железной дылдой, отвратительной башней инженера Эйфеля. Кларисса вторила ему, и вместе они оплакивали молодость.

С маршалом, которого она помнила еще лейтенантом, все было гораздо проще: несмотря на эполеты и славное боевое прошлое, Поммерен был скромен и немногословен. Он не жаловался ни на болезнь почек, от которой страдал, ни на жену, от которой страдал еще больше. В гостях у Клариссы он ограничивался тем, что читал газеты или играл в карты по маленькой. Вечером, поцеловав хозяйке руку, уходил, чтобы так же скромно и ненавязчиво возникнуть в дверях на следующий день.

Кларисса привыкла к его визитам и, когда однажды маршал не пришел, не на шутку забеспокоилась. Бланшар, которого она послала узнать, в чем дело, вернулся с мрачным видом.

– Доктора говорят, дело плохо, – сказал он, и Кларисса заплакала.

Вскоре маршал Поммерен отправился туда же, где пребывают оба французских императора, а еще через некоторое время Бланшар с выпученными глазами, задыхаясь, взлетел по лестнице на четвертый этаж и едва не оборвал звонок.

– Завещание! Миллион! – простонал бедный адвокат и рухнул в обморок.