Филиппа допила джин и налила себе еще.

— Освежить ваш стакан?

— Да нет, мне хватит. Пейте, пейте. Я же весь в скобках.

Она рассмеялась и заговорила совершенно свободно и непринужденно:

— Когда Киту было приблизительно столько же лет, когда он был молод и красив, и еще до того, как он натворил все эти жуткие вещи, он отшлепал дочку одного из рабочих на ферме. Спустил трусики и отшлепал. Она не сделала ничего плохого. Он сказал, что ему хотелось узнать, как это будет. Уильям заплатил отцу девушки целое состояние — конечно, по тем временам, — чтобы тот не пошел в полицию. А ведь тут и не пахло изнасилованием.

— Все равно ничего хорошего.

— Как сказал Уильям, Кит получил урок. После этого он бил и насиловал только своих жен. А за это не наказывают.

Лицо у нее сразу посуровело, мое, наверное, тоже.

— Простите, мой дорогой, — промолвила она. — Я любила Мадлен, но прошло уже целых сорок лет. И она сумела выбраться из этого, снова выйти замуж, родить вас. Уильям говорил, что Кит никогда не простил ей, что она презирала его.

Возможно, потому, что я никак не мог выбросить это из головы, я проговорил:

— Вчера Кит сказал, что обязательно прикончит меня. Прошло уже столько лет, сорок, а он все еще хочет поквитаться.

Она озабоченно посмотрела на меня.

— Он в самом деле так сказал?

— Да.

— Но, мой дорогой, вы не должны недооценивать его. Он очень вспыльчив. Что вы собираетесь делать?

Я видел, что ею руководит больше любопытство, нежели забота обо мне, в конце концов, речь шла не об ее жизни или смерти.

— От одного моего вида он приходит в бешенство, — сказал я. — Можно было бы просто уехать. Уехать домой. Положиться на судьбу, может быть, он и не кинется за мной.

— Дорогой, вы принимаете это слишком легко.

Я и сам почти не спал эту ночь, думая про то же, но ответил с очень беспечным видом:

— Возможно, потому, что все это так не похоже на настоящую жизнь, как будто это происходит с кем-то другим, то есть я хочу сказать, что как-то непривычно обсуждать, убьют тебя или нет.

— Очень хорошо вас понимаю, — сказала она. — Так что… вы уезжаете?

Ответить ей я не мог, потому что и сам не знал, что сказать. Я должен был помнить, что со мной тут пятеро детей, и ради их безопасности мне следовало бы, думал я, избегать каких-либо столкновений. Он с таким остервенением бил меня ногами, что не приходилось сомневаться в его маниакальной ненависти ко мне, а теперь он, похоже, уверен, что получил вполне законное оправдание для нападения на меня, так как с моей помощью признание Квеста попало в руки Марджори. Фактически Кит был уличен в преступлении, он возненавидел меня окончательно. Глубоко в душе я верил, что этот псих не остановится перед убийством, и тогда невольно становилось не по себе.

Благоразумие подсказывало мне уехать, сделать это хотя бы ради детей. Да, благоразумнее всего было бы уехать. Нельзя быть героем каждый день недели, сказал я недавно Тоби, и сейчас пришло время отступать.

Однако я, может быть, и хотел бы уехать, но та часть моей личности, которая принимает окончательные решения, уехать не могла.

— Как жалко, — с досадой произнес я, — что не смогу поступить, как принято у Стрэттонов, и шантажировать Кита, чтобы он оставил меня в покое.

— Да вы что, мой дорогой! Что вы говорите!

— Просто у меня нет компромата на него.

Она наклонила голову набок, глядя на меня и размышляя.

— Не знаю, поможет это вам или нет, — медленно произнесла она, — но у Конрада, вероятно, имеется то, о чем вы сейчас сказали.