— Кто из вас господин Шамшин?

Рядом с весовщиком оказался тот, кого он принял за недотепу. Это внешнее несоответствие с занимаемой должностью даже чуть развлекло барона. Уж если кто и жертва среди них, подумал генерал, то Шамшин. Ну, и черт с ним, пусть теперь расплачивается за свою облатку, как говорят местные казаки. Спросил бегло, не надеясь услышать в ответ отрицание:

— У вас, разумеется, тоже был приказ на загрузку воинского эшелона гражданскими лицами?

— Нет, — чистосердечно признался исполняющий должность начальника станции. — Это были люди высокого патриотического долга. Они рвались на фронт. Я не мог не разделить их чувств.

— Вот как? — задохнулся от такой наглости Врангель. Нервный тик вытянул и без того продолговатое лицо. — Черт возьми, почему же вы отправили эшелон на юг, а не на север, где действительно шел бой?

— Они сказали, что в Сарепте тоже высадился десант, — глядя в распаленные гневом глаза, спокойно ответил Шамшин.

— И вы не могли позвонить в штаб, выяснить обстановку?

— Мог, но у меня не возникло подозрения, что они дезертиры, покидают город в тяжелейший час.

— Разрешите, ваше превосходительство? — сделал шаг к столу следователь и, когда генерал кивнул, определенно высказался: — Господин Шамшин изображает из себя жертву патриотического угара. В действительности все происходило абсолютно не так…

Командующий не хуже следователя понимал, что «в действительности все происходило абсолютно не так», и потому он не дал возможности этому прыщеватому поручику охарактеризовать подробно тягчайшее преступление исполняющего должность начальника станции. Красноречивым жестом он приказал следователю замолчать.

— За сколько сребреников вы продали вагоны, иуда? — Врангель потряс перед своим носом какой-то бумагой.

Шамшин понял, что те, с кем он входил в сделку, оказались не только трусами, поспешившими удрать из города при первой опасности, но и осведомителями врангелевской охранки. Этот голубой листок он уже видел у себя в кабинете. На нем был длинный перечень фамилий и взносов. Но на нем не было его, Шамшина, подписи, удостоверяющей, что он эти подношения взял. Он мог открещиваться, отпираться до тех пор, пока ему не устроят очной ставки с теми, кого он отправил в Екатеринодар. Но у него не было стопроцентной гарантии, что кого-то из эшелона не задержали, а кто-то, может провокатор, сам не сошел на ближайшей станции и не доставил услужливо этот лист лично Врангелю. И Шамшин решил защищаться до конца.

— Это провокация, ваше превосходительство, — обиженно прошептал он, отступая от стола.

— Потому что вы не расписались в получении этой грязной взятки? — уточнил генерал.

— Ее не было, ваше превосходительство, ей-богу, — Шамшин истово перекрестился.

— Она была, — уверенно произнес Врангель. — И приличная. В твердом курсе она составляет, — глянул на листок, — двенадцать тысяч золотом.

«Ну, сволочи! — выругался про себя Шамшин. — Ни стыда, ни совести. Дали пять, написали двенадцать. Но все равно, господин барон, и эти пять вам не видать как своих ушей. Они в надежном месте. Придут наши, получат все сполна».

А генерал точно читал тайные мысли арестованного, потому что сказал:

— Врут, черти. Удушатся, но столько не дадут. Но любую половину вы положили в карман. Верните, и я отпущу вас.

— Как перед богом клянусь, что не присвоил ни копейки, — искренне произнес Шамшин, ничуть не веря обещанию генерала о своем освобождении.