- Есть, учту, товарищ лейтенант, - ответил я штурману, и в этот момент палуба вздрогнула подо мною, в уши ударило звонким грохотом - это начали выбирать якоря.

Командир уже стоял возле машинного телеграфа и, видно, не успев одеться в каюте, торопливо защелкивал на своих ногах медные застежки громадных штормовых сапог. Матрос-акустик, приоткрыв дверь своей тесной рубочки, окликнул меня и, сдвинув наушники на виски, приятельски сообщил:

- Я слышу, на "Дерзновенном" уже запустили машины. Он пойдет, наверное, передовым, а потом - мы.

С полубака донесся приглушенный воем ветра голос боцмана:

- Чи-ист яко-орь!

Наш эсминец тронулся на выход в океан вслед за "Дерзновенным". Тут я вспомнил, что на мне вместо обычной походной одежды праздничная фланелевка и брюки клеш по первому сроку. И не только я один - вся комавда одета во все чистое, словно собралась гулять на берег. Получилось так, что мы, не сговариваясь, исполнили тем самым старинную традицию русского флота: идти в бой с врагом одетыми в самое лучшее, в самое чистое.

- Помощник, - приказал командир, - играйте боевую тревогу!..

"Как, - подумалось мне, - ведь мы еще не вышли с рейда? Неужели обстановка настолько рискованна?.."

А по всему кораблю, начиная от сырых придонных отсеков и кончая рубками дальномерщиков, уже заливисто грохотали "колокола громкого боя" мертвый, казалось, и тот проснется от этой призывной "музыки"!

Завращались раструбы торпедных аппаратов, орудийные стволы, вздрогнув, сначала точно нехотя, поползли вдаль черной кромки морского горизонта. И по всему кораблю задраивались тяжелые водонепроницаемые двери, люки и горловины, звенели телефоны, гудели ревуны, сигналили лампы.

3

- Кажется, пошли, - сказал мне акустик и захлопнул дверцу своей рубки, чтобы теперь ничто не мешало ему прослушивать толщи океанских глубин.

- Пошли, - отозвался сигнальщик.

- Идем, - почти весело сообщил мне штурман, снова пришедший в рубку. Держи пока в кильватер "Дерзновенного", потом дивизион будет перестраиваться для отбития атак.

- Лево на борт! - приказали мне.

Острый нос корабля поплыл влево, в смотровое окно сразу плеснуло соленой горечью, и мимо нашего борта незаметно проскользнул небольшой скалистый островок. Отныне вся моя сила ушла в пальцы рук, обхватившие манипуляторы, все внимание, весь разум, все существо сосредоточилось на командах и на приборах.

И вот первая океанская волна грубо и могуче толкнула эсминец в правую скулу. Корабль подмял ее под себя, разломил на две части, словно краюху мягкого хлеба, и, окутавшись тучей брызг, взлетел на другой гребень. Высокие шеренги водяных валов, перевитые барашками белой пены, теперь шли и шли на нас, наступая с севера ровным гудящим строем.

Приближался выход в открытый океан.

4

Где-то в стылой, тяжелой воде таятся сейчас невидимками хищные стальные тела вражеских подлодок. Для них не существует нашего праздника дня Революции. В глухую штормовую ночь им еще лучше разбойничать, и они ползают на глубине, контролируя выходы с нашего рейда.

Мы готовимся встретить их, они - нас.

Там, в душной атмосфере отсеков, что отравлена испарениями аккумуляторов, люди другого мира тоже ожидают сражения. Матросы в черных свитерах с белыми орлами на груди, давно не бритые и усталые, сидят у приборов, наспех дожевывают шоколад и галеты, тихо играют, наверное, на губных гармошках, чтобы убить страшное молчание ледяной пучины; и вестовой, наверное, подносит командиру чашечку крепкого кофе перед боем; гитлеровский офицер, не отходя от перископов, выпивает ее и, может быть, думает: а вдруг эта чашечка последняя в его жизни?..

Не оборачиваясь, я услышал, как командир подошел к акустику, спросил его:

- Ну как? Пока все спокойно?..

- Пока да, - ответил акустик.