Иногда вместе с сыном и соседом он отправлялся в далекие прогулки по окрестностям Гаспры («крутой обрыв Яйлы, по самые скалы венца обросший каракулем таврической сосны», «дубняк и магнолии между горой и морем»). Соседом их был крошечный энергичный человек, Владимир Поль, муж камерной певицы Ян-Рубан, свойственницы гр. Паниной, сам тоже музыкант, аккомпаниатор и композитор (его друг Рахманинов высоко ценил его «Поэму для левой руки»). Перенеся в молодости какое-то тяжелое заболевание, В. Поль всерьез занялся своим здоровьем и при помощи йоги, мистики, Блаватской и прочих таинств безмерно это здоровье укрепил (по сообщению З.А. Шаховской, которая видела его совсем старым в Париже, он, намного пережив свою жену, все еще регулярно стоял на голове и собирался прожить сто лет, что, кстати, довольно часто удавалось представителям Первой русской эмиграции). На крымских прогулках В. Поль шел впереди и совершенно загонял отца и сына Набоковых (младший в своих воспоминаниях называл его гигантом). По сообщению З. Шаховской, Владимир Поль якобы говорил позднее К С. Григорович, что это по его наущению юный Набоков, прочитав кое-какие книги по мистике и магии, написал цикл стихов об ангелах (никаких подтверждений этому нам найти не удалось). С музыкальным семейством В. Поля связан первый эстрадный успех юного Набокова (позднее эстрадные выступления, точнее, литературные чтения на долгие годы станут для него необходимостью). На даче страстного меломана генерала Мальцева в Симеизе дачники и беженцы готовились к благотворительному концерту. Ян-Рубан собиралась петь романс Шумана на слова Гейне и попросила юного поэта (о чьих успехах, конечно, была наслышана) перевести эти стихи на русский. Несмотря на весьма скромное знание немецкого, юный Набоков сделал перевод (может, просто Гейне пришелся ему под настроение:

и публика устроила овацию не только певице, но и начинающему переводчику. Здесь же в Крыму Владимир Поль написал музыку на стихи Набокова «Дождь пролетел» (те самые вырские стихи о листе, роняющем жемчуг), а кузен Ника, будущий композитор, сочинил музыку на его стихи о Тайной Вечере.

З. Шаховская считает, что религиозное чувство автора «ангельского цикла» было вполне искренним и «какая-то часть его личных переживаний входила в его юношеские стихи». В позднем предисловии к своим стихам Набоков уверял, что интерес к религии у него «ограничивается… литературной стилизацией» и «стремлением развить византийскую образность». Шаховская предупреждает в этой связи, что поздний Набоков был «великим камуфлятором», желающим сбить со следа и читателя и исследователя. Прислушаемся к голосу юного поэта, звучащему в «ангельском цикле»:

Итак, юный Набоков в Крыму. Он ловит бабочек. Он впитывает красоту мира. Он снова влюбляется, но томится и прежней «большой любовью». Он много общается с любимым своим отцом, играет с ним в шахматы. Он читает запоем. Он валяется на гальке пляжа («было удивительно приятно нагишом лечь на раскаленные камни и смотреть, запрокинув голову, на черные кинжалы кипарисов, глубоко вдвинутые в небо»). И, конечно, он пишет стихи — каждый Божий день. За два или три первых июньских дня он написал свою первую, вполне еще скромную поэму «Светлой осенью», где присутствует многое из того, что находим потом у зрелого Набокова (хотя, конечно, и на другом уровне), в первую очередь его способность соединять зрительные и слуховые образы. Стихотворение говорит о первых днях золотой вырской осени (где же и когда ж погрустить о них, как не в блистающем весеннем Крыму?), о молодых влюбленных, забредших в пустой многоколонный дом и заснувших в объятьях друга, а поутру увидевших мир сквозь цветные стекла веранды… В тот же вечер он прочел поэму родителям, и отец с гордостью отметил в своем дневнике несомненный прогресс. За эти же первые дни июня, насыщенные поэзией, он успел взойти на Ай-Петри в погоне за бабочками.