Борис Акунин. Мир и войнаИстория Российского государства в повестях и романах - 7Том первый
Деревенские всем мiром собрались на берегу разбухшей от двухнедельных дождей Саввы помолиться о вёдре. Стояли с непокрытыми головами, многие на коленях, у мужиков ко лбам прилипли волосы, у баб потемнели волглые платки, отец Мирокль то и дело стряхивал рукавом с бороды капли. И вот взывает он к пастве своим дишкантом «Посли хлеб твой на лице воды!», взманивает рукою на речку, все обращают туда взоры – а на темной, пузыристой глади колышется нечто пунцовое. Тишка Косой, который был к берегу ближе всех, первый углядел – красный ситец. И полез доставать. Зачем хорошей вещи зря мимо плыть? Но Катина этого еще не видела, потому что находилась подле попа с приличествующим оказии просветлением на лице и присомкнутыми очами. В действенность климатических молитв Полина Афанасьевна не верила, но знала, что они полезны для народного умонастроения, за тем и присутствовала, являя собою единение с обчеством. Она готовилась пребывать в сей скучной позиции еще долго, но когда услышала крики и движение, сразу открыла когда‑то лазоревые, а с годами выцветшие до бледной голубизны глаза. Вслушалась, вгляделась, вникла. Крики были: «Утопница, утопница!». Движение же в толпе образовалось двоякое: одни кинулись к реке – поглазеть, другие шарахнулись от жути подальше, и первых было много больше, чем вторых. – Извольте, матушка, вот вам иллюстрация к нашему давешнему спору, – вполголоса сказал помещице отец Мирокль (он был человек маловозмутимый, философ). – Любопытство в человеческой природе сильнее робости. – Да ну вас, – махнула Катина, ибо всему ж свое время, и пошла наводить порядок. Перед нею расступались. Полина Афанасьевна сразу поняла: покойницу принесло течением сверху, ибо тут место мелкое, не потопнешь. Платье зацепилось за мостки. Экая докука! Плыла бы себе дальше, к соседям. Люди из‑за долгих дождей и без того кислые, а от такого поганого знамения вовсе заунывятся. – Что встали? – Помещица сердито повернулась к мужикам. – Доставайте. Только оказалось, ошиблась она. То была не докука, то была беда. Мертвица, когда ее перевернули, оказалась своя, вымираловская. Палашка Трифонова. Хорошая, ясная девка, совсем молодая, шестнадцати что ли лет. Лучшая во всем селе грибница‑ягодница, всегда из лесу приходит с полными лукошками. Катина думала ее через годик, когда соком нальется, за кузнецкого сына выдать. Эх, горе какое, запечалилась Полина Афанасьевна. Не бродить соку в сем бедном теле, питать ему червей подземных. Как же это она, глупенькая, угораздилась? Тут, понятно, завопили бабы. Палашкин отец, Трифон Михайлов, протиснулся, растерянно забормотал, вертя головой влево и вправо – только бы не смотреть вниз: – Не ночевала… Думали, к тетке Матрене в Аксиньино пошла, а оно вона что… Матери, Лукерьи Трифоновой, на берегу не было, она на молебен не пришла, дома лежала хворая. Но за ней уже побежали, конечно. Приведут. Лукерья и так‑то заполошная, а тут вовсе исступится. Подхватят другие, развоются, раскликушествуются, и начнется Вавилон, соображала Катина. – Что глазеете? – прикрикнула она на баб. – Подите, подите! Мужикам велела: – Поднимайте, в избу несите. Нечего ей, бедной, в жиже валяться. Крестьяне подняли тело из воды, шаг‑другой сделали, да и уронили на землю, а сами отскочили. Будучи поднятой, покойница провисла на руках, заколыхалась, словно была из теста иль студня. – У ней кости все давленые! – завопил кто‑то. И понеслось: – Лешак! Лешак! Палашку в лесу Лешак раздавил! Пусто стало вокруг. |
