Шло время, странные покалывания в организме становились явственней, он учился контролировать свои ощущения. Он стал различать всевозможные энергии, движение, предметы и вскоре мог назвать каждый из них с закрытыми глазами и не задумываясь. В присутствии людей тепло разливалось по всему его телу. Он реагировал на неизмеримо ничтожные импульсы, а на шестой день выделял доктора Кэра из окружающих по исходившей от него «дружелюбности». К тому же он заметил, что легко воспринимает волнение психиатра за его дальнейшую судьбу.

Поняв, что получил возможность разбираться в эмоциях, Госсейн тут же принялся за Крэнга, Торсона и Прескотта. Ненавидел его один лишь Прескотт. «Он никогда не забудет, – подумал Госсейн, – о пережитом страхе и о том, как я обманул его тогда во дворце». Торсон был самым настоящим Макиавелли, оставаясь строго нейтральным в отношении к пленнику. Крайняя осторожность сочеталась в нем с решительностью. Крэнг вообще не давал волю чувствам. Видимо, галактический агент постоянно находился в напряжении и боялся раскрыться даже перед самим собой.

Больше всех его поразила Патриция. Ничего. Вновь и вновь он пытался войти в контакт с ее нервной системой. Безрезультатно. В конце концов Госсейн решил, что он в состоянии воспринимать лишь мужское начало.

В течение последующих дней он разработал свой план до мельчайших подробностей. Поразмыслив, он пришел к выводу, что картину создавшегося положения обрисовали ему люди, пользующиеся чисто Аристотелевыми представлениями и понятиями. Нельзя забывать, что даже Крэнг не получил в детстве воспитания, позволяющего добиться полного контроля над мозгом.

В рассуждениях Госсейна имелись неувязки, но одновременно многое становилось понятным. Загадочный незнакомец теперь уже казался ему не всемогущим волшебником, а самым обычным человеком, открывшим тайну бессмертия, который пытался по мере сил бороться с галактической империей. Не вызывайте сомнений, что его мало беспокоит, уничтожат или нет очередное тело Гилберта Госсейна. В крайнем случае он просто смирится с поражением и начнет новую разработку, исходя из сложившийся ситуации.

Ну и черт с ним!

В полдень того дня, когда проводился эксперимент с большим кубиком, Госсейн решил отключить вибратор. Его поразила сложность схем и множество самых разнообразных волновых энергий, пульсирующих по бесконечным трубочкам. В конце концов он добился своего и, взяв прибор в руки, теперь уже попытался одновременно нейтрализовать его и запомнить атомную структуру пола, на котором стоял. У него ничего не вышло. Он мог контролировать либо вибратор, либо пол, но не то и другое вместе. И заговорщики это прекрасно знали.

На девятнадцатый день ему дали металлический стержень из сверхпрочной электронной стали, а в противоположном конце лаборатории поместили небольшой генератор. Сейчас он уже действовал осмысленно. Молния – казалось, вылетевшая из руки – полоснула по стене, потолку, энергетическому экрану, за которым стояли наблюдатели. Содрогнувшись, Госсейн прервал совпадение энергий до двадцатого десятичного знака и, не сопротивляясь, отдал стержень специально посланному за ним солдату. Только тогда Торсон вышел из‑за экрана. У гиганта было явно хорошее настроение.

– Что ж, мистер Госсейн, – сказал он с уважением в голосе, – с нашей стороны просто глупо продолжать дальнейшее обучение. Не то чтобы я не доверял вам… – Он рассмеялся. – В конце концов я уверен, что теперь вам под силу разыскать нужного нам человека. – Он резко переменил тему разговора. – Мы вылетаем на Землю. Укладывайтесь. В вашем распоряжении ровно час.

Госсейн рассеянно кивнул. Через несколько минут у дверей лифта он смотрел, как трое солдат осторожно заносят внутрь вибратор. Прескотт жестом пригласил его зайти в кабинку. Солдаты столпились гурьбой в тесном пространстве; Прескотт подошел к панели управления.