Расплатившись оговоренной суммой и ещё сверх неё — пятью пистолями за стекло, они забрали «буханку» и принялись дооборудовать крупнокалиберным пулемётом, устанавливая его на турель.

Новой машине, новое название и Филатов нарисовал на боку «буханки» крупную надпись масляной жёлтой краской ЛИНКОР. Подошедшие спецназовцы, только хмыкнули на это и притащив заработанный Хаттабом и им же переделанный 7, 62 мм «Печенег», так что по своим характеристикам, он вплотную приблизился к 12,7 мм «Утёсу».

До Саратова было триста километров, а бензина у них тридцать литров, залитого на базе спецназа и десятки, любезно предоставленной кавказцами. В совокупности, этого должно было хватить до него. А дальше, дальше всё было покрыто мраком войны и беспредела и неуверенности ни в чём, но мир изменился и они вместе с ним. Пугали мутные слухи и пустынная дорога с неизвестностью.

Выезд, они запланировали на следующее утро, и основательно вечером надравшись вместе с обитателями базы с распиванием песен и потреблением разных алкогольных напитков, выехали поутру в сторону Саратова, слегка пьяные, но изрядно отдохнувшие.

Выехав из Пензы и получив разрешающую отмашку от патруля на дороге, они, доехав до транспортной развязки, повернули в сторону Саратова. Дорога, была ещё ровной и не разбитой. Буханка, дребезжа кузовом, довольно уверенно брала разгон, доработанным двигателем и ручной коробкой передач.

Хаттаб, с хрустом вонзая рычаг коробки в следующую передачу, с восторгом орал, какую-то песню наслаждаясь ездой. Колёса 19 диаметра, задумчиво крутились, пожирая одним за другим — километры дороги и шурша новой резиной по асфальту.

Филатов сидел, на единственной откидной железной скамейке, задумчиво рассматривая пулемёт установленный на турели и мысленно приноравливаясь к нему. К пулемёту, был пристёгнут, коробчатый магазин, ещё два, лежали с ним рядом, остальное оружие было разложено на полу и закреплено ремнями, либо лежало в железных ящиках.

Возле водительской кабины, было свёрнуто в скатку, два тонких матраса с синими шерстяными армейскими одеялами и тонкими подушками, которые, откровенно говоря, совсем не тянули на это высокое звание, а являлись более короткой версией аналогичных матрасов.

В узкие бойницы и сквозь ветровое стекло пробивался неяркий свет весеннего солнца. Наступил уже апрель и на незасеянных полях, поднималась свежая зелень, особенно густая, там, где были засеяны озимые.

— Значит хлеб, всё-таки будет! Если будет, кому убирать и чем — подумал, глядя на это, Филатов.

Кое-где, торчали сморщенные корзинки подсолнечника, на длинных сухих стеблях, не убранные с осени и брошенные зимой. Вокруг них суетились наглые грачи, старательно высматривая зёрна и копаясь в земле, вокруг подсолнечника.

— «Грачи прилетели» — картина Репина. — А также, вторая картина — «Приплыли!».

Незаметно для себя, трясясь в «буханке», Филатов впал в медитацию. Сознание его очистилось, а боль, всё время висевшая, где-то на задворках сознания, наконец, ушла бесследно. Оставив ему напоследок осознание, что ничего не даётся просто так.

Его мысли текли плавно, не перегружая сознание, а окружающий мир, ощутимо поплыл. Затем начал насыщаться цветом и, наконец, стал кристально чистым. И только разноцветные искорки осколков душ, танцевали перед ним неведомый космический танец.