Голем обернул пустую безглазую личину и прижался малиновыми губами ко рту ближайшего нападавшего. Кукла чавкала и втягивала его в себя, наливаясь розовым цветом, как созревший на грядке томат. Второй наемник, воткнувший кинжал в пах кукле, пытался уползти, но его нога уже провалилась в круп поддельного коня. Мужчина в маске плакал, цеплялся ногтями за камни, толчками выплевывал вишневую слюну и рвотную зелень.

Снова некрасивая смерть.

Хор-Хор прирезал еще двоих, а я застрелила того, кто охранял лошадей. Потом мы забрали их воду, пищу и трех лучших животных. Лишнее оружие мы закопали и запомнили место. Напоследок я опустилась на колени и срезала латунную маску на убитом мной рыцаре. Больное любопытство когда-нибудь меня погубит… Ничего не могу с собой поделать, если встречаю маски. Всегда кажется, что под ними скрывается нечто большее, чем тупая злоба, пропахшая второсортной шишей.

Под маской растекались слезы, и пытливо смотрели в небо юные голубые глаза. Они уже затягивались глазурью вечности, глаза мальчика, нанявшегося в Хибр отстаивать честь бесчестных. Скорее всего, латин или франк с Зеленой улыбки, недовольный сын обнищавших баронов…

Все закончилось. Я могла еще изменить решение и покинуть Соленые горы. Поступи я так — и смерть не настигла бы одного из нас. Но удлинять путь через пески казалось мне еще страшнее, чем трястись от ужаса в горах.

Рябая луна Укхун вовсю ухмылялась желтушным ртом, когда нам встретился первый мираж. Узкое ущелье раздалось в стороны, явив бивачную стоянку с шатрами, рогатыми слонами и балдахином, под которым пировали прекрасные дэвы. Мне показалось — почти ощутимо пахнуло корицей, сладкой амброзией и терпким потом животных. К нам с хриплым лаем кинулись гиены, привязанные цепями к погребальному шесту. Конь подо мной дернулся, едва не вышвырнув меня из седла. Едущий сзади Хор-Хор задрал к небу жало мушкета, но вовремя сообразил, что собирается воевать с миражом. Мы спешились и побродили немного вокруг поляны, наслаждаясь картинами давно растаявших эпох.

Седобородые дэвы неторопливо вкушали сладости, черные невольники с кольцами в носах золотыми опахалами отгоняли ос, у погребального столба суетились женщины, закутывая в льняной саван сморщенную старуху. Иногда мираж дергался, смещался, края его оплывали, как у громадного свечного огарка, но потом снова возвращалась резкость, и действие развивалось…

Народ, который веселился на похоронах. Это уже неплохо само по себе. Я задумалась, припоминая, кто же, кроме жителей страны Вед на моей родной тверди, мог радоваться и танцевать подле погребального костра.

Рогатые слоны не водились на Хибре уже тысячу лет или около того. Насколько известно из хроник Дивуария, латинского путешественника, объездившего горные провинции вдоль и поперек, последний раз рогатые слоны использовались при битве ассасина Сулеймана с мамлюками. Могучих яростных зверей беспощадно истребляли ради мяса, рогов и бивней, их убивали в военных кампаниях и продавали на север, для тягловых работ на реках. Я рассматривала убранство шатров, слушала беззвучные песни плакальщиц и представляла себе, как через тысячу лет Соленые горы покажут будущим путникам нас. И будущим путникам также будет непонятно, зачем привязывать умершую к столбу, зачем ее сжигать, и от кого ее охраняют на том свете неистовые гиены. Гиены… Пожалуй, это все, что осталось в наследство Горному Хибру от эпох великих завоевателей.

Никто не способен внятно объяснить, откуда берутся ночные миражи. Иногда они накатываются на горы, и можно наблюдать настоящие сражения, в которых неведомые армии ушедших эпох кромсают друг друга. Помимо мужчин в беззвучных схватках порой участвуют бешеные женщины, натасканные звери или берсерки, увешанные шипами. Иногда вместо коллективных убийств являются картины дивных увеселений, непонятных нам, а иногда впереди каравана на тропе возникает одинокий путник в странных одеждах, и догнать его невозможно.