Я погибала, номад высасывал воздух, зашив нас в заклятии пузыря. Сквозь неясную границу пузыря я видела стремительных ласточек и парящих орлов, там гудели пчелы и жуки, там играла жизнь, а нас сжимало в безвоздушном коконе…

Но я нашла выход.

— Останови его, или Камню конец! — говорить я уже не могла, могла только показать. Я опустилась на колени в теплую золу, вытащила Камень из сундучка и обеими руками занесла над ним острый чекан. Одной рукой чекан я удержать уже не могла.

Но монах поверил.

Он свистнул номаду, и воздух с ревом вернулся в скукожившийся пузырь. Цветы перевалов все, как один, развернулись в сторону встающей лазурной Короны, они уже не напевали, они голосили миллионами тонких сопрано, но вихрем с них сорвало лепестки. Поднялся многоцветный ураган, лепестки облепили меня, стоящую на коленях, облепили толстого монаха, облепили мертвецов. Монах снизился, его погубила самая обычная человеческая жадность. Вся его многолетняя ученость рухнула перед блеском Камня. Он забыл, что я еще жива.

Я покачивалась, стоя коленями на остром граните, припорошенном пеплом. Я сжимала зубы над хрустальной улыбкой Камня, слушала, как лопаются в моих легких сосуды, сглатывала кровь и мечтала только об одном — не упасть. Но я упала. Я видела распахнутый лазурный зрачок Короны, изумленно нависший над снежными зубцами Хибра, и ждала, когда меня коснется тень человека. Под нижней губой я держала его смерть.

Бритый гончар торопливо потянулся своим окороком к Камню, ему тоже пришлось встать на колени. Когда его грязная тень закрыла светило, я плюнула ему в глаз отравленной иглой. Он умер, сжимая Камень в потных ладонях и свалился всей тушей на меня.

Я осмотрелась, смахнула кровь с рассеченной брови и улыбнулась своему преданному всаднику. Мы победили. Честно говоря, это было почти невероятно, но мы победили. Мы убили всех крылатых и троих людей. Я раздела монахов, осмотрела их побрякушки, но не нашла ничего пригодного. Они пользовались иной магией, иными амулетами и незнакомыми травами.

Тонг-Тонг едва мог ходить, и следующие три меры песка я занималась его ранами. Мне показалось, что внутрь его ран попал какой-то яд, кожа вокруг покраснела и горела. Но я не стала пугать Тонг-Тонга раньше времени. Смешала ему три самых сильных настоя, наложила под повязки свежую смолу, а сама пошла ловить коней. Двух коней я приманила достаточно быстро, они паслись в лощине, вне пузыря, гязах в трех от поляны, залитой вонючей кровью нелюдей. Еще одну лошадку удалось поймать, только загнав ее к пропасти, она никак не хотела успокаиваться.

За очередной рощей поющих цветов меня ждали два открытия. Во-первых, я обнаружила следы еще одного монаха. Очевидно, старший из этой четверки сбежал раньше. Но сбежавший колдун бросил на полянке закрытую глубокую корзину. Я заглянула туда и не поверила своим глазам. Свежие фрукты и еще кое-что.

— Что это, высокая домина?

— Ах, ты никогда не видел… Это нюхач. Он тебе ничего не сделает, только не наклоняйся к нему близко.

Нюхач покоился в глубине, на подстилке из тростника.

— Он разумен?! — Тонг-Тонг покосился с опаской. — Его следует убить, госпожа?

— Нет, — я отрезала кусочек гуавы и осторожно, на ладони, подала нюхачу. — Его следует полюбить, Тонг-Тонг. Нам обоим следует его полюбить.

10

ФОРМУЛА ПУТИ

Первый привал Рахмани позволил себе лишь на самом краю плато Зайцев, там, где громадные сосульки истекали серебряным дождем над террасами замерзшей воды. Плато Зайцев нависало над горизонтами скользких ноздреватых ступеней, слегка накренившись над ними, словно пробка, вытолкнутая из толщи льдов. Здесь еще было достаточно тепло, сюда долетали нежные течения с юга и превращали стойкие торосы в хлебный мякиш.