Изменить размер шрифта - +

Затем кий касается моего насильника. Громкий хруст, и я полностью высвобождаюсь. Освободившись, я слышу, как дальнобойщик вскрикивает:

- Блять!

Я переворачиваюсь и приподнимаю ноги, затем обеими ступнями пинаю его в грудь, толкая назад, пока он держится руками за лицо. Он пятится к столу, и Коннелли ждет его там, чтобы закончить начатое мною. Он поднимает сломанный кий над головой и начинает наносить удары по его по затылку, пока тот не перестает шевелиться.

Переполох привлекает внимание оставшихся посетителей бара, которые тихо замерли на своих местах. Я смотрю на девушку. Парень оставил ее и направился к Коннелли.

Он наносит удар по почке Коннелли, бросая его на пол. Стоя на коленях, Коннелли взмахивает покрытым кровью кием и втыкает его в ногу дальнобойщика. Поднявшись на ноги, он посылает стремительный удар дальнобойщику в живот, затем в голову.

Сотрясаясь от бурлящего в крови адреналина, я бегу к моему обидчику, чтобы проверить его пульс. Он жив. В чертовски глубокой отключке, но будет жить.

Вдруг до меня доходит, что Коннелли теперь стал героем. И, в принципе, ему может даже грозить ночь в тюремной камере. За рукоприкладство. Но как только станет известно, что он защищал женщину от насильника, обвинения будут сняты... до следующего проступка. Ему даже не нужно вознаграждение. Коннелли и так будут хвалить в его отделе за проявленный героизм.

И я буду наказана.

Как только Куинн разузнает об этом, он поймет, что я задумывала. Работая под прикрытием без разрешения на это. Я не получила разрешение, отправившись на операцию самостоятельно. Я не уверена, будет он в ярости из-за того, что я проигнорировала его приказ прекратить копать под Коннелли, или из-за того, что поставила себя под угрозу.

Думаю, оба варианта.

Хриплый всхлип привлекает мое внимание. Официантка помогает девушке, дергая ее за руку и натягивая ей на плечи разорванный топ. Один взгляд на них, и я понимаю, что в полицию об этом инциденте никто не сообщит. Проститутка не хочет иметь дело с правоохранительными органами, как и работники бара.

Здесь закон считается большим врагом, чем насильники.

Я пытаюсь сосредоточиться на своем выражении лица, чтобы оно было похоже на испуганное, как и у двух других женщин. Хотя я знаю, что мне не одурачить Коннелли, но я должна продолжать играть свою роль, пока точно не буду уверена в том, что произойдет дальше.

Коннелли не отбросил бильярдный кий. Это улика, и он специалист, который знает, что влекут за собой улики. Он берет его с собой, подходит к своему столику, забирает бумажник и бросает купюру на стол. Он ни на кого не смотрит, пока покидает бар.

Когда волна адреналина стихает, моя рациональная сторона возвращается в игру.

Я не уверена, хорошо или плохо, что я освобождена. Я месяц изучала Коннелли. Работала над профилем, чтобы понять его характер, и его сегодняшние действия полностью сводят на нет всю проделанную мной работу.

Что может быть хуже, чем неспособность предугадать следующий шаг убийцы? Понимание того, что ты и убийца являетесь единственными, кто знает правду.

Я бы могла рационализировать его линию поведения в данной ситуации, объясняя ее тем, что склонность к доминированию побудило его действовать против собственных природных импульсов. Он заклеймил меня и отказался позволять другому мужчине осквернять свою собственность.

Если бы он понял, что я являюсь самозванкой, то вряд ли бы это стало мотивацией для его действий. Но существует нечто в этой игре, что перевешивает его нужду – это его инстинкт выживания.

Те, кто упиваются властью, забирая чужие жизни, ценят и защищают свои собственные с таким неистовством, подобным которому мать защищает ребенка.

Отстраняясь от этих мыслей, я пытаюсь взять себя в руки. Поправляя платье, я натягиваю его на бедра и приглаживаю растрепавшиеся волосы по плечам. Неловкая тишина, наполняющая бар, преследует меня, пока я иду к столу, чтобы схватить свой клатч, а затем направляюсь к двери.

Быстрый переход