Ростик кивнул ему.

— Ты в порядке?

— Как видишь. А ты?

Они разговаривали, словно других людей поблизости не было, словно никто их тут больше не понимал, как иностранцев.

Ростик огляделся, так и есть. Люди, которых они освободили, еще не были солдатами. Они еще не способны были идти на штурм города, не умели побеждать противника. В них еще слишком сильно было чувство самосохранения, возникающее у каждого, кто побывал в плену, тем более в таком плену! И тут следовало что-то придумать, вот только что?

— Что с этими? — спросил кузнец.

— Сейчас допросим.

Ростик посмотрел в лица пленных. Это были обычные лица, в них не было ни какой-то особенной подлости, и тем более не было злодейства — они явно не стояли с кистенем в подворотне до того, как пошли в услужение к врагам.

У одного, что едва не терял все время сознание, не хватало двух пальцев на правой руке. Но большой и указательный у него были как раз приспособлены для стрельбы. Широкий чуб падал ему на исцарапанный, синюшный лоб, поэтому выражение его глаз было невозможно прочитать.

Второй был подлиза, это было ясно. Маленький, кругленький, какой-то лоснящийся, он даже на солдата был не похож. И тем не менее в его кротких глазах застыло такое выражение, что Ростик почему-то начал в нем подозревать самого большого изувера из всех уже погибших конвоиров. Ожидая своей участи, он странно плямкал губами, Ростик впервые видел такой нервный тик.

Третий был высоким, стройным, довольно мускулистым и темно-рыжим. Так уж повелось, что к рыжим у Ростика была слабость, и то, что третий тип оказался именно этой масти, почему-то приводило в замешательство.

— Ну, ребята, что вас толкнуло на путь, как говорится, служения врагу?

— Какие же они враги? Они просто напали, предложили перейти к ним… — начал было пухлый, но ему не дал договорить беспалый.

— Пошел ты… — Он поднял голову, посмотрел на небо, на кружащие в отдалении самолеты. — Все равно один конец, чего уж разговаривать?

— Разговаривать как раз есть причина. Где у них главные силы, где командование?

— А почему мы должны тебе это рассказывать? — спросил рыжий.

— Просто потому, что ты все-таки еще человек, а не пурпурный.

— Они тоже люди, — быстро вставил пухлый.

— Они пришли, чтобы сделать большую часть наших людей рабами, понимаешь — рабами. А ты…

— Я всегда был рабом, — признался беспалый. — Рабом коммунистов, и ты был, и каждый из нас. Вот и захотел для разнообразия, чтобы кто-то другой походил в ошейнике, а я нет.

Это было, конечно, не объяснение, но большего он все равно не рассказал бы. Почему-то Ростик решил, что он из сидевших, только, кажется, все-таки не по интеллигентным, политическим статьям, а по уголовной.

— Да что с ними разговаривать? — спросил кто-то из толпы, которая почему-то собралась за плечами Ростика. — Расстрелять, и все дела.

Толпа зашумела, кто-то даже шагнул вперед с занесенной для удара рукой.

— Отставить!

Ростик посмотрел на трех дермецов, которые только притворялись людьми, но на самом деле ими не были. Потом вдруг осознал, что настроение ненависти к этим людям оказалось заразным, и попытался сбросить его.

— Последний раз прошу быть хоть немного людьми и рассказать, где у них находятся жизненно важные для обороны объекты, сколько их, сколько у них таких, как вы?.. — Он не мог подобрать слова.

— Я хочу, хочу рассказать, — зачастил вдруг пухлый, но осекся.

Ростик обернулся, через толпу мужиков протолкался спокойный, даже какой-то благостный старик.