Приснился ему кошмар. Будто он везет весной толстую книгу про бичей. Оформление! Шик! Как у мушкетеров. На корке фуражка Боба нарисована и два скрещенных кайла. И будто все сначала довольны Бобом, книгой, но потом начинают его страшно ругать и ненавидеть. Сема в драку полез, а Шура сожрать его хочет. Пекарь Сотников тут же, ухмыляется и натравливает всех бичей на Боба, чтобы те били его. «За что?! – кричал он. – Я порядка не нарушал! Я вас прославил! Смотрите!» – и листает книгу. А с ее страниц глядят мерзкие рожи любителя яиц, Крысы, и Сема тут же, и Припек. Как на фотографии, стоят кучками, внизу даже подписи заметны. «Ты какими нас разрисовал? – кричит Сема. – Предатель ты и трус. Лучше бы тебя в шурфе разорвало на мелкие куски или красноярские крысы растерзали. Вместо славы-то – опозорил…» Заметил еще Боб в кричащей толпе лицо одно, доброе, умное и грустное. «Вы уже приехали?» – хотел спросить Боб, но не спросил. Лицо исчезло…

А проснулся Боб от сильного холода. Огляделся – лес вокруг. «Неужели мне все приснилось? – с радостью подумал он. – Ох, не буду больше пить! А то уж что попало делается…» Пошарил карманы. Не приснилось. И пить больше не на что было. Пусто. Пиджака и пальто нет, чемодан пустой. Только фуражка гражданской авиации с плетеным золотым ремешком целехонькая. Заботливо кто-то под голову подложил, чтобы на земле сырой не лежала голова. Боб по привычке натянул ее, но потом снял, рассмотрел вылинявший верх с дырками от гвоздей и сунул в чемодан. «Я же про них хотел книгу сочинить,- горестно размышлял он, – а они своего же обобрали. Человека бы только от дела оторвал… Хорошо хоть чужую книгу не украли, а то как бы я смотрел в глаза тому парню…»

4

Днем солнышко пригрело, и Бобу стало теплей. Он сидел на скамейке Казанского вокзала, отрешенный взгляд скользил, не задерживаясь, по огромному гулкому залу и губы шевелились, словно Боб Ахмылин. молился или думал вслух. Он был в грязной белой рубахе, неумело завязанный галстук оттянулся и обвивал шею, как петля у обреченного на повешение. Брюки, вымазанные битумом, стояли колом, и к ним прилипли сухая трава, белые нитки и всякая всячина. На лысом черепе вздулись и пульсировали кривые синие жилы, руки подрагивали, оттопыренные уши просвечивали и краснели на осеннем солнце. Он резко выделялся среди пассажиров и не только внешностью и состоянием костюма. Одновременно злость, боязнь и разочарование проступали в том, как он смотрит, как лежат его спутанные крупными венами руки, и даже завернутый в пропеллер воротник подчеркивал его несовместимость с окружающими людьми.

Боб несколько раз вздохнул глубоко и встряхнулся. Хотелось пить, и он отправился искать воду. В нише у туалета из стены торчал медный зеленый кран, откуда в замусоренную раковину капала вода. Боб по привычке хотел напиться прямо из крана, однако за спиной услышал:

– Паренек! Возьми стаканчик. Так же неудобно, да и кран грязный.

Боб обернулся и увидел пожилую женщину. Она протягивала ему тонкий чайный стакан.

– Возьми-возьми, – говорила она.

Он выпил несколько стаканов. Пить из прозрачного стакана было приятно и вода казалась вкуснее. «Какая мелочь вроде бы, – подумал он, – дала старуха посудину, а уж свободнее себя чувствуешь». Боб вернул стакан и улыбнулся женщине. Та покивала ему, мол, попил и хорошо. После такого ему захотелось привести себя в порядок. Зайдя в туалет, он тщательно вытер брюки, отмыл ботинки, хотел подтянуть галстук, но не вышло, да и лишним казался теперь измятый тряпочный клинышек.