Первый круг обследования связей пропавшего или погибшего не обнаружил возможных личных мотивов. В этом случае округ оказывался в опасности. Жители перестали ходить поодиночке, детей не отпускали из школы без взрослых.

Крафт начал с лесоруба. Он немного знал покойного, веселого и добродушного отца пятерых детей. Жена его почти помешалась от горя, что редко бывало со здешними женщинами, сдержанными в радости и терпеливыми в несчастьях. Осмотр тела привел Крафта и двух криминалистов к выводу, что выстрелы сделаны были с близкого расстояния, вряд ли умелым и крайне взволнованным стрелком, — так, как если бы человек, привыкший решать споры силой — вплоть до силы оружия, — был страшно оскорблен покойным прямо здесь, на месте преступления.

Крафт говорил с его родными и соседями. Мог ли покойный быть резок до крайних пределов? Они разводили руками: лесоповал, конечно, не разбивка клумб, тяжелая работа портит нрав и под горячую руку чего не скажется, но нанести такое оскорбление, за которое получить горсть пуль в живот?.. Все сходились на том, что вряд ли покойный был способен на такое — даже если бы его на то вызывали. Он знал меру и горяч был только в работе — полюбоваться, как плясал топор в его руках, как брызгала из-под него белая щепа, подходили иногда и те, кто сами не помнили, когда взяли первый раз топор в руки — раньше, во всяком случае, чем надели первые штаны. Ясно было, пожалуй, одно — лесоруб если и видел своего убийцу, то не ожидал выстрелов: топор был с ним, и, хоть пуля быстрее топора, что-то он попытался бы сделать, пока назревала ссора. А между тем топор так и остался воткнутым в березовый ствол.

Перед Крафтом встала двойная задача — поиски убийцы и поиски трупа второго убитого.

Он видел этого человека всего несколько раз в жизни. Однажды, лет пятнадцать назад, Крафт приехал сюда поздней осенью — без дела, разве что собрать последние грибы и за этим мирным занятием отвлечься от мучивших его тогда мыслей о планете Нереиде. Ему показали ученого — как местную достопримечательность. То ли сам Крафт чувствовал себя еще молодым, не успев приловчиться к своему уже надвинувшемуся вплотную среднему возрасту, но только ученый показался ему старым и, пожалуй, тяжело больным. Лицо, изборожденное глубокими складками, желтое, какого-то коричневого оттенка, ничуть не напоминающего загар. Когда спустя несколько лет он встретил его в городе с молодой женщиной, впечатление было — это Крафт хорошо помнил — совсем другим. Ученый преобразился. Исчезла седина — под действием удачной краски; волосы казались заметно погустевшими. Он был оживлен, смеялся, шел быстро, и ветер распахивал полы его легкого светлого пальто. Глаза блестели молодым блеском; показалось, что и кожа на лице разгладилась, а бросавшаяся в глаза желтизна пропала бесследно. Он читал тогда лекции в университете, и студенты ходили к нему толпой. И сразу в памяти Крафта всплыл отрывок слышанного в тот же год разговора. Слуховая память, обгонявшая у Крафта зрительную, восстановила фонограмму: говорили двое, один из них сетовал, что с ученым не удалось договориться о курсе лекций на осенний и зимний семестры, хотя условия предлагались очень хорошие. «Он и не торговался — просто отказался наотрез».

То ли в эту зиму, то ли в следующую Крафт видел этого человека еще один раз, теперь уже последний, — и в наиболее плачевном состоянии. Крафт лежал тогда в городской больнице в связи с пустяковой операцией и уже шатался по коридорам, ища партнера для шахмат, когда прошел слух, что в отдельной палате лежит ученый и за ним усердно наблюдают врачи.

Крафт узнал, что ученый несколько месяцев назад исчез из дома, предупредив соседку, что уезжает надолго. Никто не стал бы им интересоваться, но недели через три после Рождества его нашли в сторожке лесника на самом глухом участке здешнего леса. Казалось, он в глубоком обмороке.