Ответ пришел накануне моей второй зимы в изгнании. Я проводил последнюю ночь в ветвях высокого дерева и собирался вернуться в пещеру, где провел предыдущую зиму. Только я устроился поудобнее в ожидании, когда меня убаюкает предрассветное тепло, как услышал звук шагов, слишком быстрых и энергичных для твари. Фудзин был милостив в ту ночь. Он принес человеческий запах. Я уже давно заметил, что живые мертвецы лишены запаха. Да, есть легкий намек на гниль, иногда довольно ощутимый, если труп давно разлагался или прожеванное мясо провалилось через кишки в нижнее белье. Но в остальном живые мертвецы отдавали «вонью без запаха», как я это называю. Они не потели, не мочились и не выделяли фекалии в обычном понимании. У них не было даже бактерий в животе и во рту, которые портят дыхание живых людей. К двуногому животному, которое быстро приближалось к моему дереву, это не относилось. Зубы, тело, одежду явно не чистили долгое время.

Было еще темно, и он меня не заметил. Я понял, что дорога приведет его прямо под мое дерево и тихо, осторожно приник к ветвям. Кто его знает, вдруг он враждебно настроен, безумен или даже недавно укушен. Я не собирался рисковать.

(Тут к повествованию присоединяется Кондо).

Кондо: Он свалился на меня, не успел я и глазом моргнуть. Мой меч полетел в сторону, ноги подогнулись.

Томонага: Я прыгнул ему на загривок, стараясь не причинить сильного вреда, но вышибить дух из его хлипкого, голодного тела.

Кондо: Он перевернул меня на живот, лицом в землю, уперев свой странный жезл мне в шею.

Томонага: Я велел ему лежать тихо, пригрозив, что убью, если он шевельнется.

Кондо: Я пытался говорить, хватая ртом воздух и кашляя, хотел сказать, что даже не заметил его и хочу просто идти дальше своей дорогой.

Томонага: Я спросил, куда он направляется.

Кондо: Я ответил, что в Немуро, главный эвакуационный порт на Хоккайдо, где мог еще остаться транспорт, какое-нибудь рыболовное судно или еще что… только бы добраться до Камчатки.

Томонага: Я не понял и велел ему объяснить.

Кондо: Я рассказал все — об эпидемии, об эвакуации. Плакал, говоря, что Япония оставлена, что Япония погибла.

Томонага: И вдруг меня осенило. Я понял, зачем боги отобрали у меня зрение, почему отправили меня на Хоккайдо учиться тому, как заботиться о земле, и почему прислали меня медведя, чтобы предупредить об опасности.

Кондо: Он засмеялся, отпустив меня и помогая стряхнуть грязь с одежды.

Томонага: Я сказал ему, что Япония не покинута — во всяком случае, не теми, кого боги избрали ей в садовники.

Кондо: Вначале я не понял…

Томонага: И я объяснил: как и любой сад, Япония не должна засохнуть и умереть. Мы будем о ней заботиться, сохранять, истреблять заразу, которая поразила и осквернила ее, восстанавливать красоту и непорочность ради того дня, когда дети вернутся к ней.

Кондо: Я посчитал его сумасшедшим, о чем и заявил прямо ему в лицо. Двое против миллионов сиафу?

Томонага: Я вручил ему обратно меч, чей вес и баланс показались мне знакомыми. Я сказал: пусть даже перед нами встанут пятьдесят миллионов чудовищ, но перед этими чудовищами будут стоять боги.

Сьенфуэгос, Куба

Сережа Гарсиа Альварес предлагает встретиться в его кабинете. «Оттуда потрясающий вид, — обещает он. — Вы не разочаруетесь». Расположенный на шестьдесят девятом этаже здания строительной организации «Мальпика», второго по высоте строения на Кубе после башен «Хосе Марти» в Гаване, угловой офис сеньора Альвареса выходит на сверкающую столицу и шумную гавань внизу. Это «магический час» для энергетически независимых зданий, подобных «Мальпике», время, когда его фотогальванические окна улавливают лучи заходящего солнца, приобретая почти неуловимый пурпурный оттенок.