– Этого я и боялся, – произнес Ворчун, закончив осмотр. – Ничего не осталось, воздушный шар сгорел, а я надеялся, что мы сможем найти хоть что-нибудь, – в его голосе слышалась неподдельная грусть.

Перед лицом разыгравшейся трагедии даже его разногласия с отцом Домиником отошли на задний план, хотя, казалось, он мог торжествовать, ведь ни к каким положительным результатам это дурацкое расследование не привело. И использование Вольдемара с его патологической невезучестью в качестве подсадной утки тоже ничего не дало, да и не могло дать. Он, Ворчун, говорил об этом в самом начале.

– Так вы считаете, что нет никакой надежды? – спросил Вольдемар, заранее зная ответ. Голос его предательски дрожал.

– Ты же сам все видишь! – Ворчун бессильно развел руками. – Здесь же все как... – он попытался подобрать подходящие слова, – как после землетрясения! Вряд ли кто-нибудь мог выжить в такой катастрофе! В лучшем случае девочка после падения осталась жива, но ты же сам видел, что на это ущелье обрушилась снежная лавина.

Вольдемар ничего не ответил. Он в отчаянии махнул рукой, повернулся, твердым шагом отошел от края ущелья и уткнулся головой в холодную гранитную скалу.

Ворчун не считал себя сентиментальным, но сейчас он до глубины души был тронут проявлением чужого горя. Не надо быть ясновидящим, чтобы понять, что Вольдемар, этот, в общем-то, ничем не приметный мальчуган, был давно и безнадежно влюблен в девочку Николь, дочь богатого мельника, или бедного короля. И ему опять не повезло.

«Господи, как же ему не повезло! Такого и злейшему врагу не пожелаешь!» – подумал Ворчун. Внезапно ему в голову пришла идея.

«Вот оно, слабое место теории отца Доминика! – обрадовался Ворчун. – Он не учел маленькой детали. Невезучка-Вольдемар влюблен в Невезучку-Николь. Если бы парень отыскал ее целой и невредимой, то это было бы огромным везением! А вся теория этого, с позволения сказать, душеведа строилась на невезучести этих двоих. Таким образом, теория страдала внутренней противоречивостью. Что ж, господин служитель Бога, неувязочка получилась! И уж совсем слепым надо было быть, чтобы не заметить, что мальчуган влюблен.»

Ворчун мысленно обругал себя за то, что в такой момент занялся выяснением отношений с отцом Домиником. Он подошел к сыну аптекаря и положил руку ему на плечо:

– Послушай, Вольдемар! Возьми себя в руки, будь настоящим мужчиной! Поверь, я искренне сочувствую твоей беде, но слезами горю не поможешь.

Ворчун удивился своим словам. Никогда он не подозревал за собой умения утешать.

Малыш и Толстяк тоже подошли к мальчугану.

– Спасибо, Ворчун, Малыш и Толстяк! – сказал Вольдемар. – Спасибо, что сочувствуете мне.

– Вольдемар! – воскликнул Ворчун. – Для меня это тоже большой удар. Мне до слез жаль девочку, хотя я никогда ее не видел, только на фотографии. Если что-то можно было сделать, я бы сделал.

– Нет, уже ничего сделать нельзя, – всхлипнул Невезучка.

– Я сделал бы это не для нее, а для тебя. И ты совершенно прав, что сделать ничего нельзя. Самое лучшее сейчас – это уехать отсюда. Мы вернемся в Зальцендорф, в привычную обстановку, там ты успокоишься. Ведь правильно говорят, что время – лучший доктор.

– Да, да, – всхлипывал Вольдемар.

Ворчун чувствовал, что говорит не то, что слова, слетающие с его языка, пусты и банальны, но что он мог сделать еще? Однако Ворчун с удивлением осознал, что за несколько дней, проведенных с Вольдемаром, этот смешной непутевый мальчуган стал ему ужасно дорог.