— Теперь тебе недолго, — заметил Боб Карент.

— Недолго, — подтвердил Пигги Хогг, глядя на длинный пологий ивовый берег. — Говорят, на будущей неделе. — Снял волокно табака с нижней губы. Губы обрамляла коричневая борода с горохом седины, загорелая кожа, очки в стальной оправе. Он чем-то смахивал на Хемингуэя, но на этом ассоциации с литературой заканчивались. Относительно хорошо выражающийся мужчина среднего возраста, явно не привыкший, но честно старавшийся работать руками, уважаемый товарищами по бригаде, полезный для написания писем. Кое-кто поговаривал о пустой трате образованного человека, лучше было б поставить его учеником бармена в отеле «Мидленд». Но Пигги Хогг знал — это не зря.

Пару ночей назад после того, как свет выключили, он надел наушники у кровати, отверг щелчком пластмассового настенного циферблата сперва «свет», потом «дом», сделал зарубку на третьем. Утомленный молодой человек рассказывал о Современной Поэзии: «…перед своим необъяснимым исчезновением Эндерби… заявил о себе как о хорошем второстепенном поэте, придерживающемся традиции… может быть, мало что мог сказать нашему поколению… более значительные произведения Джарвиса, Сайма, Казалета…» Слушал Хогг абсолютно без всякого интереса. Кого-то использовали и выбросили: Эндерби отделался лучше других: Хогга ждет место бармена. Больше того, он станет барменом, отличающимся от других, довольно своеобразным типом, выплескивающим над пенными пинтами случайные стихотворные строки. За словами и рифмами лежат ощущения. Придет для них время.

— Чего тебе говорил старый небесный летчик? — спросил Боб Карент.

— А? — рассеянно переспросил Пигги Хогг. — Ну, по-моему, он придал разумный смысл англиканской церкви. Своего рода общество. Без особых требований. Давал книжки какие-то почитать, да я, говорю, не из тех, кто чересчур много читает. Хотя согласен, если это доставит ему удовольствие.

— Я сам никогда не был особенно религиозным, — признался Боб Карент. — Отец мой был мыслитель, все мыслители атеисты. Помню, сильно всегда забавлялись по четвергам вечерами в былые времена. Знаешь, от пуза свинины и сидра, потом кто-нибудь упоминает про Вынужденную Необходимость, и спор начинается адский. Сидят все в центральной гостиной, знаешь, смерть Нельсона над пианино. — Боб Карент был очень худым мужчиной пятидесяти семи лет, рекламщиком на радио, оправлялся от шизофрении. — Кажется мне, — сказал он, — у людей тогда веры больше было. Сильней верили. Ну, по-моему, мой старик, просто старый невежественный мыслитель, больше верил, что Бога нет, чем кое-то из нынешних религиозных педрил верит, что Он есть. Смешной старый мир, — заключил он, как всегда заключал.

— О да, — подтвердил Пигги Хогг, — но небезынтересный.

После ленча начался крикетный матч между Домом и местной «Скорой помощью» Святого Иоанна. Пигги Хогга уговорили судить. Его всегда беспокоила блокировка мяча ногой, но он решил в каждом сомнительном случае, кроме чистого броска и приема, неизменно объявлять «нот аут». Песенный конкурс в тот вечер возглавлял доктор Уопеншо с пивом из столовой — две бутылки на каждого. Пигги Хогг руководил победившей командой. И побил в шахматы Альфреда Брисли.

— Молодцы тигры, — крикнул мистер Пикок. — У старика Чарли башмак без камней. (Старик Чарли беззубо ухмыльнулся.) Господь в небесах, и все в полном порядке, и так далее, и тому подобное.