– Она отвечала ему тем же?

– Я не знаю, – ответил Томас и понял, что это было странно, но он никогда не задавал себе подобный вопрос. – Она никогда не принимала ответные меры, если именно это ты имеешь в виду. – Он мысленно представил свою мать — её постоянно убитое горем лицо, несменяемое опустошение в её светло–голубых глазах. – Она только … принимала это. Слушала его оскорбления, ничего не говоря в ответ, и уходила. Нет. Нет, – сказал он, вспомнив. – Не так. Она никогда не уходила. Она всегда ждала его. Она никогда и подумать не могла о том, чтобы уйти прежде, чем он это сделает. Она никогда не посмела бы.

– Чем она занималась? – тихо спросила Амелия.

– Ей нравился сад, – вспоминал Томас. – И когда шёл дождь, она долго смотрела в окно. В действительности у неё было мало друзей. Я не думаю …

Он собирался сказать, что он не мог вспомнить, чтобы она когда–либо улыбалась, но тогда память затрепетала в его голове. Ему было семь, возможно восемь. Он собрал маленький букетик цветов для неё. Его отец был разгневан; цветы были частью тщательно спроектированного сада и не предназначались для среза. Но его мать улыбнулась. Тут же перед его отцом, её лицо расцвело, и она улыбнулась.

Странно, почему он не задумывался об этом в течение очень многих лет.

– Она редко улыбалась, – сказал он мягко, – почти никогда.

Она умерла, когда ему было двадцать, за неделю до своего мужа. Они подхватили то же самое воспаление лёгких. Это был ужасный, жестокий способ смерти, их тела, раздирал кашель, глаза потускнели от истощения и муки. Доктор, и не подумав деликатничать, сказал, что они захлебнулись в собственной жидкости. Томас всегда считал с горечью, иронией, что его родители, которые на протяжении всей жизни избегали друг друга, умерли, по существу, вместе.

И у его отца была одна последняя вещь, в которой он обвинил её. Фактически, его последними словами, были: «Она это сделала».

– Вот поэтому мы сейчас здесь, – внезапно сказал он, предлагая Амелии сухую улыбку. – Вместе.

– Прошу прощения?

Он пожал плечами, как будто ни одно из этого не имело значения.

– Твоя мать, как предполагалось, должна была выйти замуж за Чарльза Кэвендиша, ты знала об этом?

Она кивнула.

– Он умер за четыре месяца до свадьбы, – сказал он тихим, равнодушным голосом, как будто бы пересказывая заметку в газете. – Мой отец всегда считал, что твоя мать должна была быть его женой.

Амелия подскочила от удивления.

– Ваш отец любил мою мать?

Томас горько рассмеялся:

– Мой отец никого не любил. Но семья твоей матери была такой же старой и знатной, как и его собственная.

– Старше, – сказала с улыбкой Амелия, – но не такая знатная.

– Если бы мой отец знал, что он станет герцогом, то он никогда бы не женился на моей матери. – Он посмотрел на неё со странным выражением на лице. — Он женился бы на твоей.

Губы Амелии разошлись, и она начала говорить нечто весьма содержательное и язвительное, что–то вроде: – Ох.

Но он продолжил:

– Во всяком случае, именно поэтому он так быстро устроил нашу помолвку.

– Это должна была быть Элизабет, – тихо сказала Амелия, — но дело в том, что мой отец пожелал, чтобы его старшая дочь вышла замуж за сына его самого близкого друга. Однако он умер, и, таким образом, Элизабет пришлось отправиться искать мужа в Лондоне.

– Мой отец был настроен породниться в следующем поколении. – Затем Томас засмеялся, но было неудобное, сердитое примечание к этому. – Чтобы исправить неудачный мезальянс, вызванный присутствием имени моей матери на генеалогическом древе.