Мёрчисон закурил “Честерфилд”.

– Сейчас узнаете. Я еще не закончил рассказ. Я только что встретил здесь одного молодого англичанина – тоже художника, Бернарда Тафтса, – и он, похоже, подозревает то же самое.

– Да что вы? – Том нахмурился. – Но это же настоящая сенсация, если кто‑то подделывает Дерватта! А что вам сказал этот молодой художник?

– Мне показалось, что он знает больше, чем говорит. Но сомневаюсь, чтобы он был в этом замешан. Чувствуется, что у него честная натура, да и по виду его не скажешь, чтобы у него водились деньги. Но он, похоже, хорошо знает среду лондонских художников. Он просто посоветовал мне не покупать больше картин Дерватта. Что вы на это скажете?

– Да‑а… Прямо не знаю… Но как он это объясняет?

– Я уже сказал – никак. Мне не удалось заставить его раскрыться до конца. Однако он очень хотел встретиться со мной – говорит, что обегал несколько отелей, прежде чем нашел меня. Я спросил его, откуда ему известно мое имя, и он ответил, что “слухами земля полнится”. Но я ведь ни с кем, кроме сотрудников Бакмастерской галереи, здесь не виделся. Это странно, вам не кажется? Завтра у меня назначена встреча с экспертом из Галереи Тейт, но он не знает, что это связано с Дерваттом. – Мёрчисон глотнул скотч и сказал: – Когда картины стали поступать из Мексики… А знаете, что я завтра сделаю, помимо разговора с мистером Римером из Галереи Тейт? Я спрошу его, не имеем ли мы права посмотреть записи о получении картин Дерватта из Мексики в бухгалтерских книгах Бакмастерской галереи. Меня интересуют не названия – тем более, что Дерватт сказал, что он не всегда придумывает названия сам, – а количество полученных картин. Они, безусловно, должны были проходить через таможню или какое‑то другое ведомство, и если какие‑то картины там не отмечены, то это, наверняка, не случайно. Вот был бы фокус, если бы выяснилось, что самого Дерватта дурачат и некоторые из его полотен – скажем, четырех – или пятилетней давности – написаны кем‑то здесь, в Лондоне!

Да, подумал Том, фокус – подходящее слово.

– Но вы сказали, что разговаривали с Дерваттом. Вы не спросили его насчет своей картины?

– Я показал ее ему! Он заявил, что картина его, но, по‑моему, он уверен не на все сто процентов. Он не сказал: “Господи, конечно это моя картина!” Он посмотрел на нее пару минут и только потом произнес: “Это моя картина”. Возможно, это было с моей стороны немного нахально, но я все же высказал предположение, что он мог и забыть какую‑нибудь из своих старых картин, которым не давал названия.

Том нахмурился, как бы сомневаясь в этом. Впрочем, он и вправду сомневался. Даже если художник и не дает название картине, он вряд ли забудет, что писал ее. Рисунок – еще туда‑сюда. Между тем Мёрчисон продолжал:

– И потом, мне не понравились эти деятели из Бакмастерской галереи – Джеффри Констант и второй, Эд Банбери, – журналист и, похоже, близкий друг Константа. Дерватт, конечно, тоже их старый друг… Я получаю у себя на Лонг‑Айленде английские “Лиснер”, “Артс ревью” и “Санди Таймс”, и там часто попадаются статьи Банбери о Дерватте или рекламные вставки, посвященные его творчеству. И знаете, что мне пришло в голову?

– Что? – спросил Том.

– Что Констант и Банбери, возможно, выпускают какое‑то количество подделок Дерватта, чтобы получать дополнительный доход. Я, конечно, не думаю, что Дерватт как‑то участвует в этом мошенничестве. Но это было бы забавно, не правда ли, если бы Дерватт оказался настолько рассеянным, что не помнил бы, сколько картин он написал? – Мёрчисон расхохотался.