Его велосипед летел сквозь ноябрьскую тьму, словно шальная пуля. Ноги жали на педали в непроходящей ярости, которая, осознавай он её присутствие, удивила бы его самого. Единственной его мыслью была мысль о доме — его доме, его комнате, его постели.

Он притормозил, добравшись до своего предместья. Пришлось: он так запыхался, что от дыхания болели лёгкие и сильно закололо в боку. Он позволил велосипеду остановиться и выставил ногу, чтобы не дать ему упасть. С неохотой и в страхе он обернулся, чтобы взглянуть на Ту-Риверс.

Столб синего пламени исчез, к его огромному облегчению. Возможно, он лишь привиделся ему. Наверняка так и есть. Но обычный огонь продолжал гореть; он видел его отблески на зданиях, стоящих на возвышении у парка «Пауэлл-Крик». Больше всего его сейчас беспокоило, что ничего уже не вернуть назад, никогда — он будет ответственным за взрыв бензоколонки всю оставшуюся жизнь (и, пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы внутри в этот момент никого не было)… Это воспоминание навечно станет частью его жизненного опыта; хуже того, оно должно оставаться тайной. Это нечто такое, в чём его не должны обвинить или уличить — только не в Ту-Риверс под властью военных. В Ту-Риверс больше не было суда по делам несовершеннолетних; только палач.

Он проехал остаток пути до дома, не замечая слёз на лице. Дома он спрятал велосипед подальше с глаз; отпер дверь, вошёл внутрь, запер её за собой; расшнуровал сникеры и поставил их в шкаф в прихожей; прокрался наверх в свою комнату. При виде постели он внезапно почувствовал себя таким усталым, что едва не упал. Однако ему нужно было сделать кое-что ещё.

Он содрал с себя порванную и запачканную одежду и отнёс её в ванную. Он засунул её в контейнер дла грязного белья, на самое дно; мама сейчас не слишком усердствовала со стиркой, так что, вероятно, не заметит ничего необычного — его одежда часто была грязной, и многие вещи оставались порванными ещё с июня.

Затем он отвернул краны, надеясь, что звук текущей воды не разбудит маму. Он залез в ванну, мочалкой оттёр грязь с лица, губкой удалил запёкшуюся кровь с рук и локтей. Почувствовав себя чистым, он протёр ванну, потом прополоскал мочалку и засунул её в лоток к остальным ванным принадлежностям.

Он выключил воду и свет и на цыпочках вернулся в свою комнату. Надел пижаму — старую, теперь немного тесную, фланелевую в синюю и белую полоску. И тогда, лишь тогда, позволил себе забраться в постель.

Простыни были прохладные и гостеприимные, как отпущение грехов, и одеяло окутало его, словно молитва. Он собирался отрепетировать свои ответы на случай, если его завтра станут допрашивать, но это скоро показалось полной чепухой, и прилив сна унёс его далеко-далеко.

Том Стаббс спал в пожарной части, когда услышал взрыв бензоколонки. Он включил сирену и убедился, что его команда вскочила с коек, но в реальности мало что мог сделать, пока не зазвонил телефон.

Мистер Демарш в июле объяснил всё предельно ясно. Добровольная пожарная дружина Ту-Риверс выполняет полезную работу, и она будет снабжаться и поддерживаться — но если они покинут пожарную часть после начала комендантского часа и прежде, чем зазвонит только что установленный радиотелефон, в них будут стрелять так же, как в гражданских.

Двое помповиков и лестничный расчёт были в полной готовности, когда телефон, наконец, зазвонил. Том поспешно подтвердил приём и побежал к головной машине, которая тут же тронулась.