И она избегала бы.

Если бы могла.

За те пять часов, что она провела с ним наедине в темном и прохладном зале — зале допросов, расположенном в прилегающей к тюрьме постройке, — она поняла следующее: Радж Кахум был скотиной, но ему было далеко до Брамхи-Джавы — высокого, плотного, черноглазого и крайне неприятного на вид человека.

Черная с зеленым мантия, горбатый нос, пренебрежительно отвислая нижняя губа и вделанный в юру (*головной убор, напоминающий тюрбан — прим. автора) сверкающий красный камень делали его похожим на актера — пародию на самого себя, великого колдуна.

Да, на актера, если бы не клубящийся внутри физического тела сгусток из темных линий — зловещий клубок невероятной силы. Что это — душа? Или то, что от нее осталось? Черная, проданная неизвестно кому, изъеденная болезным грибком…

Единственный взгляд внутрь подсказал Тайре, что дар у стоящего перед ней человека есть, и это плохой дар, а, значит, нужно быть настороже.

И еще перед тем, как он произнес первое слово, она окружила себя похожим на зеркало щитом — через такой не увидеть, как ни смотри.

И началось.

Брамхи-Джава умел говорить. Он делал это так ладно, что в какие-то моменты ей начинало казаться, что он прав, что стоит признаться во всем, даже в том, чего она никогда не делала, но Тайра держалась.

Колдун был терпелив. Сначала он вопрошал о том, действительно ли Тайра поставила в доме Кахума растяжку? Нет? А, может, да? Это ведь прекрасно, если у нее есть такая способность, это ведь талант, а таланты правитель ценит и одаривает золотом. Затем упомянул о том, что Радж Кахум часто повторял слово «колдунья» — ведь не зря?

— Какие методы ты использовала? Изменяла свойства еды? Пыталась его приворожить? Вызывала в теле болезни? Воздействовала мысленно?

Он не упрекал — он будто бы даже восхищался мнимыми злодеяниями, пел им оду — пытался взять пленницу через гордыню, но Тайра не поддавалась, и, чтобы ни говорил Брамхи-Джава, хранила молчание. Слушала звук его шагов по мраморному полу, чувствовала, как мерзли, еще не израненные и не обожженные на тот момент, босые ступни, старалась не смотреть в отталкивающие черные глаза.

— Давай, девочка, расскажи мне все. Ты ведь знаешь, что в твоем теле заключены неподвластные многим способности, знаешь, как ими пользоваться — похвались ими!

Тишина. Тонкие, рассекающие полумрак зала, солнечные лучи, пробивающиеся через вертикальное зарешеченное окно. Ее тихое дыхание.

— А ты видишь будущее? Умеешь предсказывать то, что еще не произошло?

Ничего не предначертано, — хотелось ответить ей, — все может измениться. Как можно предсказать то, что может измениться?

Да, но оно может измениться только у тех, кто умеет менять, а большинство лишь плывет по течению, — ответил бы ей колдун, и тем самым добился бы поставленной цели — втянул бы Тайру в диалог.

Нет. Молчать. Чтобы он ни сказал.

— Зачем ты навлекаешь на себя беды, когда можешь получить прекрасную жизнь? Вурун Великий не будет требовать невозможного — он попросит лишь о малой части твоего таланта и позволит тебе быть свободной большую часть времени. Разве ты не хочешь быть свободной? Жить в собственном доме — богатой, красивой, независимой женщиной?

Человек с вделанным в юру камнем надавил на больное.

Хотела ли этого Тайра? Безусловно. Но сильнее чего-либо, она не хотела нарушать данное некогда самой себе обещание.

«— Не продавай душу за блага. — Просил ее Ким. — Не используй дар против воли Старших. Не иди туда, куда твоя интуиция говорит тебе не идти, Тайра. Любой грех — гордыня, жадность, жажда власти, алчность — это те пятна, что никогда не отмыть, и однажды данный тебе дар может быть утерян навсегда.