Изменить размер шрифта - +

         И на высокий вал моего дыханья

         Властная вдруг – словно с неба ложится длань.

         И на уста мои чьи-то уста ложатся.

         Так молодую Бурю слушает – Бог.

         (Nachhall, отзвук.)

 

Гостиная – поле, вчерашняя смолянка – Буря, толстый банкир – Бог. Что уцелело? Да вот то одно слово, которое банкир говорил институтке и Бог в первый день – всему: «Живите!»

 

«Будь» единственное слово любви, человеческой и божеской. Остальное: гостиная, поле, банкир, институтка – частности.

 

Что же уцелело? – Всё.

 

 

 

Лучше потерять человека всем собой, чем удержать его какой-то своей сотой.

 

Полководец после победы, поэт после поэмы – куда? – к женщине. Страсть – последняя возможность человеку высказаться, как небо – единственная возможность быть – буре.

 

Человек – буря, страсть – небо, ее растворяющее.

 

 

 

О, поэты, поэты! Единственные настоящие любовники женщин!

 

 

 

Желание вглубь: вглубь ночи, вглубь любви. Любовь: провал во времени.

 

 

 

«Во имя свое» любовь через жизнь, «во имя твое» – через смерть.

 

«Старуха… Что я буду делать со старухой??!» – Восхитительная – в своей откровенности – формула мужского.

 

 

 

«Зачем старухи одеваются? Это бессмысленно! Я бы заказал им всем одинаковый… «юниформ», а так как они все богаты, я бы создал кассу, из которой бы одевал – и очень хорошо одевал бы! – всех молодых и красивых».

 

– Не мешай мне писать о тебе стихи!

 

– Помешай мне писать стихи о себе!

 

В промежутке – вся любовная гамма поэта.

 

 

 

Третье лицо – всегда отвод. В начале любви – от богатства, в конце любви – от нищеты.

 

 

 

История некоторых встреч. Эквилибристика чувств.

 

 

 

Рассказ юнкера:…«объясняюсь ей в любви, конечно, напеваю…»

 

 

 

Любовность и материнство почти исключают друг друга. Настоящее материнство – мужественно.

 

 

 

Сколько материнских поцелуев падает на недетские головы – и сколько нематеринских – на детские!

 

 

 

Страстная материнская любовь – не по адресу.

 

 

 

Там, где я должна думать (из-за других) о поступке, сочинять его, он всегда нецелен – начат и не кончен – не объяснит не мой. Я точно запомнила А и не помню Б – и сразу, вместо Б – мои блаженные иероглифы!

 

 

 

Разговор:

 

Я, о романе, который хотела бы написать: «Понимаете, в сыне я люблю отца, в отце – сына… Если Бог пошлет мне веку, я непременно это напишу!»

 

Он, спокойно: «Если Бог пошлет вам веку, вы непременно это сделаете».

Быстрый переход