«Аполлон» летал на Луну, а «вторая мировая» и «Вьетнам» — это войны — но насчёт остального я и понятия не имел. Боже мой, двадцатое столетие. Столетие Карен.

— Надо как-нибудь нам с вами на эту тему пообщаться, — сказал я, пытаясь подольститься. — Звучит крайне интересно.

Он посмотрел на меня.

— Вы ведь и сами должны что-то из этого помнить, — сказал он. — То есть, я понимаю, что теперь вы выглядите молодым, но…

Карен взглянула на меня, и я едва заметно повёл плечами. Рано или поздно это всё равно выплывет наружу.

— Моё новое лицо выглядит лишь немного моложе, чем оригинал. — Я сделал паузу. — Мне сорок четыре.

Тайлер моргнул.

— Сорок четыре? Боже, да вы же младше меня!

— Ага. Я родился в 2001 — первого января, кстати. Я был…

— Вы младше меня, — повторил Тайлер, — и вы встречаетесь с моей матерью.

— Тайлер, прошу, — сказала Карен. Она присела рядом со мной на диван.

Его глаза впились в неё, как изумрудные лазеры.

— Так вот что ты мне говорила по телефону — что хочешь познакомить меня с человеком, с которым встречаешься. Мама, тебе восемьдесят пять, а ему едва половина.

— Но я не чувствую себя на восемьдесят пять, — сказала Карен. — А теперь и не выгляжу на столько.

— Это всё фальшивка, — сказал Тайлер.

— Ничего подобного, — твёрдо ответила Карен. — Я настоящая. Я настоящая, и я человек, и я жива — живее, чем была многие годы. И Джейк — мой друг, и я с ним счастлива. Ты ведь хочешь, чтобы я была счастлива, да, Тайлер?

— Да, но… — Он посмотрел на мать. — Но Боже ж ты мой…

Карен нахмурилась, что она делала очень редко. При этом на её пластикоже появлялась странная выпуклость между нижней губой и подбородком; её надо сказать доктору Портеру, чтобы он это исправил.

— «Боже ж ты мой»… — повторила Карен и покачала головой. — Ты хочешь, чтобы я встречалась с кем-то моего возраста — с кем-то, кто одной ногой в могиле? Или ты бы предпочёл, чтобы я вообще ни с кем не встречалась?

— Папа бы…

— Ты знаешь, что я любила твоего отца — я любила Райана Горовица полностью и безраздельно. Он здесь совершенно ни при чём.

— Он всего два года как умер, — сказал Тайлер.

— В ноябре будет три, — ответила Карен. — И кроме того…

— Да? — сказал Тайлер, словно требуя объяснений. Я знал, чего не сказала Карен: что у Райана началась болезнь Альгеймера за много лет до того, как отказалось служить тело, что одиночество Карен началось не с момента его смерти, а гораздо раньше. Но Карен не попалась в эту ловушку. Вместо этого она рассказала историю — ведь то было её ремесло, её дар, её raison d'être.

— Когда мне было девятнадцать, Тайлер, я влюбилась в Дарона Бесаряна, приятного молодого человека, но не еврея. Ты едва помнишь своего деда, но он выжил в Холокосте, и он не хотел позволять мне встречаться с неевреем. Он всё время мне говорил: «Если они придут за нами снова — он спрячет тебя? Когда они попытаются забрать твой дом — встанет ли он на твою защиту?» И я отвечала: «Конечно. Дарон всё что угодно для меня сделает». Но мой папа не верил, и когда мы с Дароном поженились, он отказался прийти на свадьбу. Да, впоследствии мы с Дароном развелись, но для этого у нас были свои причины. Но тогда я не позволила своему отцу указывать мне, с кем быть, и сейчас я не собираюсь позволять этого тебе.