— А почему бы мне не сделать этого в вашем присутствии? Разве не вы стали объектом ее дурацкой оскорбительной выходки?

— Даже если и так, вы все равно не должны были игнорировать ее чувство собственного достоинства и могли отчитать ее наедине.

— Чувство собственного достоинства! — усмехнулся Леоне. — Капризы, каверзы, детские выкрутасы — это пожалуйста. Но «чувство собственного достоинства» — боюсь, глупышка и понятия не имеет, что это такое!

— Но вы-то имеете! Если она не может рассчитывать на ваше достойное обращение, то на чье же ей тогда рассчитывать? Даже со мною во всех наших спорах вы всегда были снисходительны. Разве Венеция не заслужила такой же снисходительности?

Он не ответил. Они молча наблюдали за дерзким воробышком, пытавшимся клевать виноградину, упавшую на тропинку возле их ног. Наконец Леоне медленно сказал:

— Венеция, в отличие от вас, не заслуживает от меня ничего. Ровным счетом ничего. И вы, Аликс, наверняка знаете, почему я так говорю…

Аликс потрясли странные, новые нотки в его голосе. Она посмотрела на него и, прочтя в его взгляде что-то таинственное, тут же отвела глаза.

— Об этом-то я и говорю, — продолжала она. — Мне показалось несправедливым и жестоким то, что вы отказываете Венеции в галантности, какую оказываете мне, в сущности, чужому человеку. Это при том, что наши с вами отношения гораздо более прозаические, чем те, которые связывают вас с Венецией. Ведь она и вы…

— Так-так? Что Венеция и я? Продолжайте!

Стараясь увильнуть от ответа, Аликс наклонилась, чтобы подбросить воробью другую виноградину, но Леоне вдруг крепко взял ее за плечи и повернул к себе:

— Так что же вы знаете, или думаете, что знаете, обо мне и Венеции? Что?

Аликс понимала, что должна что-то ответить, и наконец нашлась:

— Не думаю, что вы нуждаетесь еще в каких-то объяснениях. По-моему, и так все ясно. Об этом говорят все — и в клубе, и Джиральдо Торре, и даже ваша мачеха. Об этом говорит и сама Венеция своими поступками. То, как она обращается с вами, провоцирует, дразнит вас… Вот и вчера она прекрасно знала, что, как бы вы ни разозлились на нее, ей это все равно сойдет с рук, потому что вы…

— Потому что я влюблен в Венецию? — договорил он за нее, — Да? Так говорят люди? Так считает мачеха? И так убедила вас Венеция своей кошачьей тактикой по отношению ко мне?

Аликс покачала головой:

— Не совсем так.

— Не совсем так! — передразнил он ее. — Тогда что же насчет Венеции и меня?

— Ну… Не то чтобы вы обязательно были влюблены в Венецию, а она в вас. А только потому, что это подойдет вам. И она согласится, потому что это подойдет ей. Без особых чувств, только из-за выгоды.

Аликс не думала, что ее слова так заденут Леоне, но глаза его вдруг сверкнули, а рука, державшая ее за плечо, опустилась.

— Понятно, — сказал он. — И вы утверждаете, что мачеха говорила это обо мне и Венеции?

— Не совсем это, нет. Она только рассказала мне, что когда-то у вас была несчастная любовь и что с тех пор вы вряд ли любили хоть одну женщину. Она сказала, что если вы когда-нибудь и женитесь, то не по любви. Хотя и не имела в виду конкретно Венецию.

— Стало быть, другие имели в виду ее? Слухи? Джиральдо?

— Джиральдо, да. Он сказал, что знает это наверняка. Он безнадежно влюблен в нее, а она мучает его просто ради забавы. Я сама была свидетелем тому… — Аликс замолчала. — И если мои слова звучат сейчас обидно, то вы, должно быть, уже догадались, что мы с Венецией не ладим?

Леоне понимающе кивнул:

— Да, я заметил это и, если вы помните, предлагал назвать причину.