— Сколько тебе лет? — спросила я.

— Я уже совершеннолетний! Мне семнадцать, — с гордостью заявил он. — Вот почему я сегодня пораньше из школы. Лили, будешь скучать по мне в следующем году, когда я уеду и поступлю в колледж?

— Ты и сам догадываешься, Бобо. — Я достала из кухонного шкафчика средство «Лоск и блеск» и пустила в раковину горячую воду. — Мне придется запрашивать с твоих родителей гораздо меньшую сумму, потому что уже не надо будет чистить и прибирать за тобой.

— Кстати, Лили… — Он почему-то осекся.

Подняв голову, я увидела, что юнец весь зарделся. Воздев брови в знак того, что жду завершения признания, я разбрызгала по полу немного моющей жидкости. Горячая вода уже набралась. Я выжала швабру и начала протирать пол.

— Когда ты в прошлый раз убирала мою комнату, случайно не находила… одну вещь… интимную?

— Презерватив, что ли?

— Э-хм… Да. Ага. — Бобо рассматривал что-то очень занимательное в районе своей правой ноги.

— Угу.

— И что ты с ним сделала?

— Ты о чем? Выкинула, конечно! А ты ожидал, что я положу его на ночь себе под подушку?

— А ты… не говорила ничего моей маме? Или папе?

— Это не мое дело, — буркнула я, отметив про себя, что Хоувелл Уинтроп-младший решительно уступает супруге первенство в списке людей, которых боится их сын.

— Спасибо, Лили! — с восторгом воскликнул Бобо.

Он даже на секунду решился взглянуть мне в глаза — бравый молодчик, скинувший с плеч тяжкий груз.

— Используй их и дальше.

— Что? А… Конечно.

Бобо покраснел еще сильнее, хотя, казалось бы, больше было некуда. Потом он ушел, силясь произвести впечатление крайней беспечности, позвякивая ключами и насвистывая, унося в себе приятное ощущение от разговора о сексе с взрослой женщиной. Я была уверена, что в дальнейшем он будет осмотрительнее при хранении личных вещей, что само по себе очень неплохо.

Убираясь у Уинтропов, я неожиданно для себя стала напевать, хотя несколько лет обходилась без этого. Иногда наедине с собой я пою церковные гимны, а знаю я их бессчетное количество. Уже не упомню, сколько месс я высидела в церкви, куда нас с Вареной водили родители, — всегда на одной и той же скамье, пятой слева от центрального прохода. Мне вдруг припомнились и мятные леденцы, которые мама носила с собой в сумочке, и карандаш с блокнотом, которые папа давал мне, чтобы порисовать, если я становилась слишком непоседливой.

Впрочем, воспоминания о детстве редко вызывают у меня иные чувства, кроме боли. Тогда родители при разговоре со мной еще не отводили глаза, не ходили на цыпочках вокруг тем, которые могли бы растравить душу их поруганной дочери. Я сама была еще способна заключить их в объятия без всякой моральной подготовки…

С помощью долгой практики я научилась блокировать это непродуктивное и заезженное направление мыслей. Взамен я сосредоточилась на удовольствии, получаемом от пения. Мне всегда казалось странным, что природа наградила меня красивым голосом. Несколько лет подряд я брала уроки вокала и исполняла сольные партии в церковном хоре, иногда даже выступала на свадьбах. Сейчас я затянула «Изумительное благоволение» и, когда закончила, привычным жестом попыталась убрать со лба волосы. Каким же потрясением было вспомнить, что у меня короткая стрижка!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

У меня совершенно вылетело из головы, что в среду на занятие явился мой сосед-домосед. Судя по всему, ему тогда пришлось несладко, поэтому, поклонившись при входе в зал, я с удивлением обнаружила среди прочих разминавшегося Карлтона.