— Что в тебя упало, то пропало — вот и вся твоя любовь.

— Ну, это еще вопрос, — бодро заговорила она снова, довольно улыбаясь, — впрочем, я бы поставила проблему иначе: кого, кроме своих случайных моделей, может любить фотограф? Художника, так ярко нарисовавшего бурку и саблю? Соседа-фотографа, промышляющего на другом берегу?

— Жену, — сказала я, усмехнувшись.

— Ты не с той стороны заходишь! При чем тут жена? Фотограф-то — это мое чувство.

— Я помню.

— Ну, если тебя такой образ не устраивает, представим манекенщицу. Не топ-модель, купающуюся в деньгах и славе, а остающуюся в тени манекенщицу. Это именно она первой демонстрирует новые модели одежды не публике, а профессионалам — тем, кто станет такие костюмы или платья шить для продажи. Она любит все те модели одежды, которые ей приходится демонстрировать, но имеет ли она свой костюм, свой стиль?

— Не знаю, — сказала я, пожав плечами, — по-моему, ты больше сама похожа на модельера, на кутюрье. Только придумываешь ты не модели одежды, а жизнь…

— Ты думаешь… Ольга, — Наталья вдруг посерьезнела. — А знаешь, мне иногда кажется, что все лица, любимые мной, уже были в альбоме моей памяти, и любовь — это всего лишь вспышка узнавания. Может быть, и единственное лицо закодировано в генах?

Я представила кривую ухмылку Игоря.

— И я раскручиваю и проявляю жизнь как пленку, снятую кем-то до моего рождения — не мной ли самой? — и узнаю лица, узнаю места, где, казалось бы, никогда не бывала, предугадывая, что вот именно за тем поворотом и случится встреча, которой жду…

— А я в детстве больше всего любила наряжаться, — призналась я неожиданно для себя и достала из сумки косметичку, чтобы подкрасить губы, — я наряжалась в принцессу и короля представляла, будто он едет на охоту и трубит в рог. — Мама моя, помню, жаловалась, что до моего отца за ней ухаживал настоящий мужчина, а она вот струсила и, познакомившись с отцом, быстро выскочила за него, думала, тот на ней не женится.

— Настоящий мужчина — не существует, — подала реплику Наталья, — он то же, что и настоящая женщина.

Я пропустила ее слова мимо ушей. В конце концов имею я право поговорить о себе?!

— Ты даже представить себе не можешь, — продолжала я, — какой правильный у меня папаша: все — по букве закона. Непередаваемая тоска. Мне года четыре было, он мне уже распорядки дня писал и на стенку прикреплял: в девять — подъем, в девять пятнадцать — гимнастика, в девять тридцать пять — завтрак… И подробно, на другой бумажке, какие я обязана сделать упражнения: бег на месте — 50 секунд, приседания — 10 раз, наклоны туловища в сторону — 7 раз, наклоны вперед — 8 раз…

— А почему — в стороны — семь, а вперед — восемь?

— Загадка, — махнула я рукой и случайно сбросила на пол косметичку. Какая жалость — тени для век рассыпались! Такие деньги — и на ветер!

— Я тебе свою отдам, не огорчайся, — сказала Наталья, — у меня две. Ну, продолжай!

— Знаешь, когда я девчонкой воображала, что у меня будет муж, похожий на моего отца, мне хотелось повеситься, честное слово. В институте за мной стал ходить положительный до омерзения парень, трактаты сочинял, сейчас, говорят, без пяти минут доктор наук… Нет, я не жалею, что его отфутболила! Пусть другая с ним мучается.