Когда он снова поднял глаза, повсюду были поля, и паслись коровы, укрываясь под тёмными деревьями. Широкая река, в которой на мелководье плескались голые детишки, плавно скользила в поле зрения и снова исчезала. Небо бледно сияло, и одинокая птица парила высоко, будто тёмное пятнышко в драгоценном камне.

«Мы просмотрели переписку с нашим клиентом…». В его сознании отдавалась последняя прочитанная им фраза. «Мы просмотрели…» Уильям задержал внимание на этой фразе, но без толку; она распалась на середине, а поля, небо, чайки, вода — всё шептало «Изабель». Каждый субботний полдень происходило одно и то же. Когда он был готов к встрече с Изабель, начались эти бесчисленные воображаемые встречи. Она то была на вокзале и стояла чуть поодаль от остальных, то сидела у дома в такси, то была у ворот сада или шла по увядшей траве, стояла у дверей или прямо в прихожей. А её ясный и негромкий голос говорил: «Это Уильям», «Привет, Уильям!» или «Так, Уильям приехал!» Он касался её прохладной руки, её холодной щеки.

Эта утончённая свежесть Изабель! Будучи мальчишкой, он после ливня с таким наслаждением забегал в сад и тряс над собой куст с розами. Изабель напоминала тот розовый куст: нежная как лепестки, блистательная и холодная. А он всё ещё оставался тем мальчишкой. Но ныне не побежишь в сад, не засмеёшься и не станешь отряхиваться. Снова тупая, неотступная боль в груди терзала его. Он вытянул ноги, отбросил бумаги в сторону и закрыл глаза.

— Что такое, Изабель? Что? — с нежностью спросил он. Они находились в спальне своего нового дома. Изабель сидела на расписном стуле перед заставленным чёрными и зелёными коробочками туалетным столиком.

— В чём дело, Уильям? — Она наклонилась вперёд и её красивые светлые волосы упали на щёки.

— Ну ты же знаешь! — Он стоял посреди комнаты и чувствовал себя посторонним. С этими словами Изабель развернулась к нему лицом.

— О, Уильям! — с мольбой в голосе воскликнула она, вскинув копну волос. Пожалуйста! Пожалуйста, не дуйся и не делай трагический вид. Ты всё время говоришь, показываешь взглядом или намекаешь, что я переменилась. Только потому, что я познакомилась с близкими по духу людьми, стала больше общаться и мне всё стало ужасно интересно. Ты ведёшь себя так, будто я, — Изабель откинула назад волосы и рассмеялась, — погубила нашу любовь или вроде того. Это такой жуткий абсурд, — она прикусила губу, — и такая досада, Уильям. Ты упрекаешь меня даже за новый дом и прислугу.

— Изабель!

— Да, да, в каком-то смысле это так, — быстро заговорила Изабель. Ты считаешь, что они — дурное предзнаменование. О, я знаю, ты так думаешь. Я это чувствую, — мягко сказала она, — всякий раз, как ты поднимаешься по лестнице. Но мы не могли и дальше жить в той убогой лачуге, Уильям. Хотя бы будь практичнее! Чего ради — там даже для малых детей не хватало места.

Нет. Это было верно. Каждое утро, когда он возвращался из адвокатской конторы, он возвращался лишь для того, чтобы найти малышей и Изабель в конце гостиной. Они ездили верхом на леопардовой шкуре, наброшенной на спинку дивана, или играли в магазины за столом Изабель, служившем им прилавком. Или же Пэд сидел на коврике возле камина и изо всех сил копал маленькой латунной лопаткой. В это время Джонни стрелял по пиратам из щипцов. Каждый вечер их по очереди приходилось заносить на плечах вверх по узкой лестнице к старой толстой Нянюшке. Да, пожалуй, это была убогая лачуга. Белый домишко с голубыми занавесками и петуниями в ящике за окном. Уильям встречал своих друзей у двери со словами: «Видели наши петуньи? Они просто бесподобны для Лондона, как вы думаете?»

Но вот что глупо, совершенно удивительно, он даже не догадывался, что Изабель не была так счастлива, как он.