– Желающих полно, – усмехнулся Кочан. – Так можно?

– Меняйте, мне-то что?

– Отлично. Слушай, а ты ничего, красивая, да и не борзая вроде, я таких люблю! – подмигнул он. – Может, поладим?

– Нет.

– А что так?

– Я замужем.

– Да ладно! – не поверил он, и Алена продемонстрировала обручальное кольцо. – Так я тебе не замуж предлагаю, а пообщаться немного в неформальной обстановке.

– Мне некогда.

– Ну, как знаешь!

И он удалился в палату к Грачеву, а Алена пошла в курилку, чтобы немного привести себя в чувство, села на подоконник и задумалась, прикуривая. Денег до получки не хватит, это ясно, сапоги вот-вот развалятся, на новые денег, увы, нет и не будет. Большую часть зарплаты она отдавала свекрови, чтобы не выслушивать ее причитания по поводу нахлебников и захребетников, относящиеся скорее к ее сыну, чем к Алене, но ему она этого не говорила, высказывала только невестке.

– Аленка, вот ты где! – вырвал ее из тягостных раздумий голос Милки. – Мы тебя ужинать ждем.

– Да, иду, – Алена спрыгнула с подоконника и пошла в персоналку, где пахло жаренной на сале картошкой.

– Ну, где ты блуждаешь опять, Алимова? – накинулась на Алену Людмила Олеговна, самая пожилая медсестра в отделении, одинокая тетка лет сорока пяти, воспитывающая без мужа двух девочек. – Остывает все!

– Не бухти, Олеговна! – отмахнулась Алена, садясь на диван и подтягивая к себе тарелку с умопомрачительно пахнущей картошкой.

– Девчонки, а я сегодня та-ак струхнула, – вступила в разговор санитарка Надюшка, работавшая в перевязочной вместе с Аленой. – Пошла полы мыть в сорок шестой палате, толкаю дверь – а на меня жлоб выскакивает! Ты кто, говорит? А я обалдела и отвечаю: Надя из перевязочной… – Тут все дружно захохотали, представив выражение круглого Надюшкиного лица, и Надежда немного обиделась: – Да ладно вам, дальше слушайте! А он – что делать собираешься? Полы, говорю, мыть буду… Так он даже в ведро заглянул, ей-богу! Что же это за фрукт там лежит, что они даже воду в ведре проверяют?

– Нам не скажут, – заверила Людмила Олеговна, подкладывая картошку в Аленину тарелку. – Завтра докторам и заведующему заплатят, а с нас потом требовать будут, мол, деньги уплачены – шевелитесь. И ведь никто не спросит, а дошли до нас-то деньги эти или нет.

– Вы, Людмила Олеговна, только о деньгах и думаете, – вполголоса высказалась Милочка.

– Да?! – взвилась женщина, вскочив и уперев руки в бока. – Ты-то, сопля, что об этом понимаешь?! Или ты растишь двоих детей без отца, а? Крутишься на двух работах, чтобы им на завтрак кусок колбасы купить? Нет, ты с папой-мамой живешь, на всем готовом, и работа эта тебе только как побочный заработок, чтобы на автобус у мамы не просить! И в институт метишь на тот год? Потому и работаешь как попало, препараты до сих пор путаешь, ни доз не знаешь, ничего! А мы с Аленкой должны вкалывать, как каторжные, потому что нам семьи кормить надо, потому что у меня дети, а у нее мужик-захребетник!

– А это ваши проблемы, между прочим! – вдруг бросила Милочка, с вызовом глядя на покрасневшую от гнева Людмилу Олеговну. – Надо правильно выходить замуж и потом так себя вести, чтобы мужик не сбегал и не оставлял с двумя детьми, вот!

Людмила Олеговна от гнева не могла сказать ни слова, хватала ртом воздух, а Алена спокойно взяла ее за руку и сказала, не глядя ни на кого:

– Олеговна, расслабься. Зачем доказывать глупому ребенку, что он глуп? Поживет, пообломается немного, убедится, насколько все в жизни сложно и нерадужно.