– Немного похоже на Евродисней, правда?

– Да, только билетов не нужно.

Она привела меня на пешеходную площадь, половину которой занимало что‑то вроде амфитеатра. Повсюду росписи, изображающие спорт, музыку, танец, – и ни одного граффити, ни единой надписи из баллончика, нарушающей веселый разнобой красок.

– Вот эту часть проектировала я.

– Потрясающе! – отозвался я с готовностью. Хоть и не был уверен, нравится ли мне на самом деле. Что мне правда нравилось – так это энтузиазм Элоди, ее горение, вера в то, что в этих разрисованных стенах заключен секрет городского счастья. Я, к сожалению, замечаю, что во мне не осталось места для подобной веры, да и для веры вообще.

За амфитеатром располагалась пивная со столиками на улицах.

– Давай чего‑нибудь поедим?

Я не возражал.

Мы уселись за круглый столик под зонтом с апельсиновой надписью «Оранджина» на голубом фоне.

Официант, заметив нас, немедленно подошел и поздоровался с Элоди:

– Мадемуазель архитектор, рад тебя видеть. Как поживаешь?

И раньше, чем та успела ответить, добавил:

– Дай я тебя поцелую.

И расцеловал в обе щеки, дважды в каждую.

– Лука, познакомься, это Жильбер, хозяин ресторана.

– Очень приятно.

Обмен любезностями, несколько замечаний о том, как идут дела, а идут они вроде хорошо, и наконец заказ: два салата «Ницца» и два светлых пива.

Мы ели с аппетитом, почти не разговаривая. Потом Элоди закрыла зонт и передвинула стул поближе ко мне, чтобы на нее падало солнце.

Я тоже откинулся на спинку стула, вытянул ноги и прикрыл глаза.

В зыбком полуденном воздухе настенные росписи казались живыми. Стояла тишина, как на безлюдном и выжженном африканском пляже.

Я оперся на подлокотник и стал искать руку Элоди, а она как раз искала мою. Мы сидели на солнцепеке не двигаясь, держась за руки, словно подростки или старички, как у Жака Бреля.

«Les vieux ne meurent pas, ils s'endorment un jour et dorment trop longtemps / Ils se tiennent la main, ils ont peur de se perdre et se per dent pourtant.

He знаю, сколько мы просидели так молча. Порядочно, судя по тому, какая красная у меня физиономия сегодня вечером.

Потом Элоди стиснула мою руку. Я решил, что она хочет возобновить разговор, и сделал это как нельзя банальнее:

– О чем ты думаешь?

– Думаю, как странно переплетаются людские судьбы.

– Как это?

– Ты когда‑нибудь задумывался, сколько народу тебе встречается каждый день? И с большинством из них ты уже никогда не увидишься?

– Поэтому мне и хочется жить в каком‑нибудь городишке, чтобы вокруг были не только прохожие, знаешь, как эпизодические персонажи, которые потом мгновенно исчезают.

– А бывало так, чтобы жизнь совершенно случайно снова сталкивала тебя с теми же людьми?

– Бывало дважды. Первый раз в Хельсинки. Увидел в музее типа, с которым за год до этого в Эдинбурге мы делили комнату в общежитии. И еще – пару лет назад. На Центральном вокзале в Милане обращаю внимание на японское семейство: папа, мама и дочка лет двадцати. У дочки темные очки в совершенно жуткой оправе – желто‑зеленой. Через день еду в Шамони–и кого я вижу? Японское семейство, созерцающее Монблан.

– Со мной тоже такое часто случается. Например, вон тот человек.

– Какой?

– Да вон, в желтой рубашке с закатанными рукавами. Сегодня утром, пока ты снимал деньги, он сидел на террасе в кафе рядом с нами, помнишь бар, где я смотрела цены? Ну вот. В таком огромном городе два незнакомых человека постоянно встречаются, в этом есть что‑то сверхъестественное, да?

– Сверхъестественного я всегда побаивался.