– Оказывается, начать так легко?

– И да и нет. В восемнадцать лет легко думать, что сразу добьешься успеха, заработаешь кучу денег, это помогает побороть смущение. Но смущение‑то все равно остается, от него избавляешься только со временем. Я до этого даже на пляж не ходила без лифчика, представляешь, что для меня значило вообразить, как я занимаюсь любовью перед толпой народа. А вот поди ж ты…

– А Паула?

– А Паула была вроде меня. Никто из нас раньше не делал этого с женщиной. На словах мы всё могли, а дальше… Однажды вечером после смены Паула собралась с духом и говорит: давай сейчас попробуем, прямо здесь, как будто мы на сцене, получится – станем продолжать, а не получится – останемся официантками и выкинем это дело из головы. Мы раздели друг дружку, как видели в этом заведении, потом легли ко мне на кровать и стали гладить одна другую. Но даже и так оказалось непросто. Мы гладили спину, плечи, бедра, но отлично знали, что публика хочет видеть другое, нужно быть смелее. Потом я зажмурилась и стала вспоминать своего бывшего жениха, когда он занимался со мной любовью, как он двигался в такт дыханию, как на меня налегал. Так и надо, нужно притвориться, что это не ты, а кто‑то другой, и вжиться в роль. Я подумала: теперь я мужчина. Принялась двигаться быстрее, с силой. Стала целовать ей груди, сблизив их, потом живот, потом ниже. Паула уловила, как что‑то изменилось, и подстроилась. Взяла мою руку и сунула между бедер. Теперь мы были уже не две восемнадцатилетние девчонки, а мужчина, который берет женщину. Не быть собой, стать другим человеком и вообразить себя в другом месте: в этом и есть секрет, чтобы выступать перед публикой, и в тот момент мы с Паулой о нем догадались.

– И тогда пошли пробоваться?

– Не сразу. На сцене нужно притворяться мысленно, но телом как притворишься? Приходится делать все, ну все абсолютно на самом деле, и все должно казаться правдой. Мы до таких высот тогда еще не поднялись. Потому тренировались. Пока у меня стало получаться, нам понадобилось три «сеанса», да и ей тоже. Уж не говоря о поцелуях. Мы только касались губами, чуть‑чуть приоткрывали рот, и все. Здесь решительней оказалась Паула: как‑то утром она захватила меня врасплох, пока я причесывалась, притянула к себе и просунула мне в рот язык.

В эту минуту послышался стук открываемой двери. Вошли двое и сели у стойки. Марике подала им выпивку, потом вернулась ко мне.

– На чем я остановилась?

Следовало ответить, на том, что она сунула тебе язык в рот, но я постеснялся.

– На том, как вы готовились к пробам.

– Да. Мы сходили на пробы в три или четыре разных заведения, в конце концов нас взяли в хороший театр. Пробы, наверное, труднее всего: раздевайся в офисе прямо на месте и занимайся любовью на глазах у мужчин, например, на письменном столе или надувном матрасе.

– Страшнее, чем первое выступление?

– На первом выступлении не страшно, это совсем другое. Нервничаешь, конечно. Закроют между номерами занавес, смотришь в щелочку, видишь полный зал и говоришь себе: вот сейчас придется выйти туда голышом и со своей лучшей подругой проделать перед всей этой публикой шесть‑девять на вращающемся матрасе, чтобы было видно со всех сторон, лучше, чем у гинеколога. Но та же публика помогает. Чувствуешь, как она возбуждается, и тебе легче войти в роль, вообразить себя кем‑то другим, может, как раз одним из зрителей. Как будто на сцену выходишь не ты, и зад, на который они смотрят, не твой, а неизвестно чей. Не считая, что тут же стоят и другие артисты, которые тебя подбадривают, к новичкам очень товарищеское отношение.

– И долго ты выступала в этих спектаклях?

– Десять лет.