По всему было видно, что месяц он с куда большим удовольствием провёл бы в больничной палате, лишь бы не в кругу семьи. Ещё лучше — в Доме творчества.

— Не убедил, — язвительно отпустила Катя. — Я только что больничный отмотала.

Она кинула на скамью пальтишко и села возле него.

— Признавайтесь, что без меня натворили?

— Книжек наиздавали, — промямлил Ринат.

— Опять? — возмутилась Катя.

— Ничего не поделаешь, — Игорь, между тем, деловито позвякивал горлышком бутылки по краям стопок, расфасовывая. — По этой причине мы и собрались. А ты думала, тебя встречать?

Первый тост подняли за Катю, а она обвела всех горящим взором и добавила:

— За то, что с нами нет авторов!

А потом шарахнула шнапс как воду. Сразу же, вслед за ней, опрокинула стопку Ната и по обычаю своему даже не выдохнула.

— Упаковали твоего графомана? — спросил Дима.

— Отпустили под подписку. Скоро суд будет.

— Суд — это хорошо. Пусть графоманы знают, что истерика в издательстве ничего, кроме подмоги редактору, не вызывает.

— Очень хорошо, — девушка-бульдожка провела пальцами возле щеки, но не коснулась лица — выработалась привычка. — На меня судья как посмотрит, так сразу отмерит этому козлу на полную катушку. Судья — женщина, кстати, так что всё в шоколаде. Автор детской городской прозы дальше будет про петушков сочинять. На собственном опыте, мать его перемать!

От переполнявших чувств она разрумянилась.

— Гм, вообще-то сегодня я в некотором роде автор, — Игорь смутился, но не стал скрывать. — Обмываем мою новую книгу.

— Как называется?

— «Шоколад для бедных», — смутился Игорь.

— Разыгрываешь?

Игорь полез в сумку. С недоверием Катя изучала обложку. Потом фыркнула, протянула экземпляр.

— Давай, я тебе подпишу! — запросил творец.

— Нет.

Обстоятельный Дима тем временем разлил по второй и сказал:

— За нашего продуктивного автора!

И все дружно подняли стопари за товарища и начальника, но не за писателя, у которого стало на одну книгу больше. Это было видно общему по выражению отстранённости, тронувшему лица коллег. Одна Катя осталась искренней.

— Авторов надо уничтожать как бешеных собак, — прорычала, откашливаясь после водки.

За время больничного она сильно изменилась. Это чувствовалось по ухватке, по повадке. Даже по осанке Катя сделалась как-то сутулее и собраннее, будто изготовившийся к прыжку бульдог. Широкий красный шрам, ниже которого левая щека заметно обвисла на коже без поддержки мускулов, Катю не портил. Её с самого рождения ничем нельзя было изуродовать. Шрам придал Кате яркости. Астролягов прямо залюбовался.

— Даже талантливых?

— Когда у нас было иначе? — огрызнулась Катя. — Чем автор талантливее, тем надёжней мы его губим своими правками, низкими гонорарами и неумелыми продажами. Зато всякая бездарь цветёт и пахнет. Мы сами вытягиваем в печать графоманов, прилагая немыслимые усилия. Зачем тянуть вверх таланты? Талант сам пробиться может, если он настоящий талант. Не пробился, значит, слабак и жди порицания. А вот заведомого бездаря надо пожалеть, помочь ему, ведь он же убогонький и сам не справится. Да, Игорь?

Тантлевский засмущался.

— Это не наша специфика, это распространённая везде практика…

— Ну, и где теперь наша литература? — вспыхнула Катя, должно быть, на больничном, ей было о чём подумать. — Добились чего добивались, а не чего хотели.

— Откуда ты знаешь, чего мы хотели? — с хищным азартом спросил Григорий.