— Кто, кто собирается этим питаться? — потрясал папа рукой, указывая в сторону страшной банки и обращаясь не столько к маме, сколько к Высшим Силам Справедливости.

— Саша, ну подожди кипятиться. Наверное, Гришка решил завести себе рыбок. Ведь в самом намерении ничего плохого нет? Быть может, он хочет создать экосистему местного водоема. Такой эксперимент…

Тут папа впал в неистовство.

— К черту эксперименты! — кричал он. — Я не дам превратить свой дом в безнравственную лабораторию! Эти рыбы еще не окончательно подохли, но уже протухли!

— Конечно, им здесь тесновато. Может быть, надо купить с получки большой аквариум… Все-таки биологические наклонности ребенка надо уважать.

— Это кто кого здесь не уважает? — папа уже разошелся не на шутку. — Здесь не уважают чужую жизнь! Здесь превращают живых существ в игрушки! Здесь не делают исключений даже для людей! Даже для тех, кто занимается творчеством!

— Ребенку для правильного развития нужны в доме животные, — пыталась урезонить его мама. — Вот если бы мы завели собаку, может быть, никому и не захотелось бы ловить рыбу. (Мама еще не знала, что Гришка хочет крокодила.)

— Ну, конечно! Тогда бы этот Никто с утра до вечера ловил собак!

— Но ребенок должен о ком-нибудь заботиться.

— Это ты называешь заботой? Бессердечно наблюдать массовую гибель несчастных существ, законсервированных прямо в живом виде? Чтобы к вечеру в моем доме не было никаких экспериментальных консервов!

Папа хлопнул дверью и ушел гулять в парк. Без мамы. Без собаки. Совершенно один. А что было делать, если ужасный запах рыбок не давал ему заниматься творчеством?

Мама осталась дома — грустить и размышлять. Возможно, развитие Гришкиных биологических наклонностей требовало жертв в виде некоторого количества рыб и саранчи. Так полагается в науке: чтобы выяснить, что как устроено и кто кого поедает, проводят опыты. Но вдруг в этих опытах и рождается желание съесть человека?

Сама мама опыты не любила. Ей было жалко маленьких шимпанзе, которых отбирали у мам-обезьян и смотрели, насколько ненормальными они вырастут. И жалко крыс, которых били током для проверки умственных способностей. И собак, которым пришивали вторую голову. Мама даже не ходила в цирк, потому что не любила выступления дрессированных животных.

Вот Джейн Гудолл, думала мама, просто поехала в Африку и наблюдала, как обезьяны живут в природе. А поняла про них ничуть не меньше тех, кто растил бедных обезьяньих детенышей на железных каркасах с бутылками молока.

— Я и наблюдал, — отмахнулся Гришка от маминых опасений, когда пришел из школы. — Я вообще их не удочкой ловил, а сачком — чтобы дырок в губе не было. Там ребята для кошек ловили. А я — для себя. Чтобы жили. И вообще… — Гришка вдруг сменил тему, — я как Даррелл хочу быть. Заповедник устроить…

— Вот-вот! Лучше устрой заповедник! — обрадовалась мама. — Когда вырастешь, конечно.

— Ну, да! Устрой! — насупился Гришка. — Для этого знаешь сколько денег нужно? Чтобы землю купить. С лесом. А у нас даже третьей комнаты нет…

Мама не поняла, при чем здесь третья комната. Она торопилась организовать отступную экспедицию.

Накормив Гришку котлетками, мама осторожно и ласково сообщила ему: выловленные в пруду рыбы испускают запах, который мешает папиному творчеству. К тому же Гришка уже достаточно понаблюдал за содержимым банки и теперь с легким сердцем может вернуть его туда, откуда взял. И сейчас все, кто не пошел бродить по парку в одиночестве, отправятся к пруду.