Затем меня препроводили на камбуз и толкнули в узкий проход, прямо под ноги коку. Я обжег ладони о плиту. Капитан осклабился, видя, как я отпрянул. Нестерпимо было слышать этот смех снова и снова, много раз за день, и не находить в нем подлинного веселья. Зато был доволен даэмон капитана.

Боль от побоев и ожогов надолго сделалась моей постоянной спутницей, чему я был даже рад: она отвлекала меня от мыслей о собственном одиночестве, внезапно постигнутом мною. Это было нелегкое время, падре. Худшее в моей жизни. Позже, когда я уже избавился от одиночества, я оглядывался на те дни, подобно душе в раю, порой вспоминающей чистилище.

И все-таки я по-прежнему одинок. Никто не идет за мной следом, как за всеми прочими людьми. Здесь, на острове, я столкнулся с нинфа и удовольствовался их обществом.

Я обнаружил их благодаря Шонесси. Теперь я понимаю его лучше, чем в те дни, потому что он был мудрецом, а я до сих пор всего лишь О'Бобо. Но мне кажется, что кое-какие его мысли сейчас мне доступны, ведь и я в свою очередь знаю, что вот-вот умру.

Шонесси долго носил в себе смерть. Как долго, мне неведомо. Она вошла в него не за одну неделю или даже месяц и поселилась в легких и сердце, подобно ребенку во чреве матери, ожидающему срока своего рождения. Шонесси был пассажиром на судне. Он был богат, поэтому мог потратить оставшееся время своей жизни, как ему вздумается. К тому же он принадлежал к прославленному семейству в чужедальней стране, именуемой Ирландией. У капитана были свои причины, чтобы недолюбливать Шонесси. Страйкер насмехался над его недомоганием и побаивался его болезни. Возможно, он в чем-то и завидовал ему, потому что род того считался королевским, отчего Шонесси презрительно относился к смерти. А капитан, несомненно, страшился ее. Она ужасала его, и недаром. Хотя Страйкер понятия не имел, что над его плечом нависает невидимый даэмон с елейной улыбкой, внутреннее чутье, видимо, предупреждало его о близящемся сроке, неотвратимом, словно смерть в легких Шонесси. Я видел, как умер капитан. Не зря он боялся часа, предсказанного его даэмоном.

Жизнь на корабле была несладкой. Хуже всего то, что нас окружала несказанная красота. Раньше мне не приходилось бывать в море, поэтому мне в диковинку были и бег судна по волнам, и взметнувшиеся ввысь облака тугих парусов, и сам морской простор, изборожденный цветными течениями и слепящий солнечными бликами, дорожкой протянувшимися по воде. Белые чайки неустанно кружили над палубой, поджимая желтые лапки, а дельфины, не отстающие от корабля, совершали у борта дугообразные прыжки, роняя капли, сверкающие подобно алмазам.

Я трудился не покладая рук, получая в награду лишь избавление от побоев, если справлялся с поручением, и объедки со стола после того, как кок хорошенько насытится. Кок был подобрее капитана, но все же дурным человеком. Ему было плевать на все, и даэмон у него был мутный, вечно сонный, равнодушный и к коку, и ко всему миру.

Шонесси вернул мне желание жить. Если бы не он, я мог бы предаться отчаянию и однажды ночью, пока никто не смотрит, кинулся бы во вздымавшиеся вокруг волны. Для меня, человека без души, это вовсе не грех, как для всех остальных.

Но я удержался из-за Шонесси. Даэмон у него был изумительный — на свету перламутровый, а в сумерках мерцающий более темными оттенками. Возможно, он прожил не слишком праведную жизнь, я ничего об этом не знаю. Может быть, дыхание смерти заставило его прозреть. Скажу только, что ко мне он был необыкновенно добр. Даэмон его светлел вместе с нараставшей в Шонесси слабостью и приближением смерти.

Он много рассказывал. Мне никогда не доводилось бывать в далекой стране Ирландии, но в своих грезах я часто бродил там, следуя за его повествованием.