Все понимали, какая судьба ожидает заложников. Все трепетали от страха при мысли, что скоро и остальных тоже постигнет такая же участь, так что почти никто не выходил на полевые работы. За обезлюдевшими полями виднелось мрачное море.

Двадцатого числа в деревню опять прискакали, нахлестывая коней, чиновники-самураи для оглашения приговора: Итидзо и Мокити с позором провезут по улицам Нагасаки, а затем они будут распяты на «водяном кресте» здесь, у деревни.

Двадцать второго числа крестьяне увидели на серой дороге под проливным дождем вереницу путников, походивших издалека на рассыпанные горошины. Они двигались по направлению к деревне. Постепенно фигуры людей обрели отчетливые очертания. В центре процессии на лошадях сидели, понурившись, связанные Итидзо и Мокити. Крестьяне укрылись в домах, в страхе заперев двери. За стражниками плелись жители поселков, лежащих вдоль дороги из Нагасаки. Из нашей хижины было хорошо видно это шествие.

На берегу чиновники приказали разжечь костер и разрешили погреться у огня вымокшим под дождем Мокити и Итидзо. Как нам рассказали потом, в виде особой милости им. поднесли по чарочке сакэ. Мне вспомнилось, что умирающему Иисусу поднесли смоченную в уксусе губку...

Два столба, связанные в форме креста, водрузили у самой воды. К перекладинам привязали Итидзо и Мокити. С наступлением ночи, когда начнется прилив, вода поднимется до самого подбородка. Смерть наступит не сразу, пытка будет продолжаться несколько суток, пока жертвы окончательно не ослабеют душой и телом и только тогда наконец испустят дух. Чиновники заставляют крестьян смотреть на их страдания, чтобы в другой раз тем было неповадно даже близко подходить к христианам.

Итидзо и Мокити привязали к столбам после полудня; оставив четырех стражников, чиновники снова сели на лошадей и уехали. Зрители, вначале толпившиеся на берегу, из-за холода и дождя тоже постепенно разошлись.

Начался прилив. Фигуры мучеников были неподвижны. Волны с однообразным шумом набегали на погружающийся в сумерки берег, постепенно заливая им ноги, бедра, потом достигли груди - с тем же однообразным шумом откатываясь назад. С наступлением темноты О-Мацу с племянницей принесли угощение караульным и попросили разрешения дать поесть осужденным. Получив согласие, они в утлой лодчонке подплыли к крестам.

- Мокити! Мокити! - окликнула О-Мацу.

- Да... - отозвался Мокити.

Тогда она окликнула Итидзо, но у того уже не было сил отвечать. Однако он был еще жив и потому время от времени чуть покачивал головой.

- Тяжко вам... Но терпите! Оба падре и все мы молимся за вас. Мы верим, что вам уготован параисо... - старалась ободрить их О-Мацу, но, когда она попыталась вложить в рот Мокити кусочек батата, он отрицательно покачал головой - наверное, хотел, раз все равно уж смерти не миновать, скорее избавиться от страданий.

- Отдайте еду Итидзо, тетушка... - прошептал он. - Дайте ему поесть, А я уже больше не могу терпеть эту муку...

О-Мацу с племянницей, заливаясь слезами, возвратились на берег, так и не сумев хоть сколько-нибудь облегчить участь несчастных. На берегу они все еще продолжали громко плакать под проливным дождем.

Наступила ночь. Красное пламя костра, у которого грелись стражники, смутно виднелось из нашей хижины. А на морском берегу толпились жители Томоги, тщетно вглядываясь в окутанное тьмой море. И небо, и море тонули во мраке, так что не видно было ни Мокити, ни Итидзо. Невозможно было разглядеть даже, живы они или уже мертвы. Плача, мы беззвучно молились. И вдруг все услышали голос - кажется, это был голос Мокити, Чтобы укрепиться духом, он прерывающимся голосом пел христианский гимн:

Люди в молчании слушали его пение. Стражники тоже слушали. Сливаясь с шумом волн, голос то прерывался, то доносился снова.