Могильщики, которым я рассказал эту историю, поклялись похоронить меня без гроба. На груди у меня будет мешочек с косточкой Таниного плода, плоть от её плоти. В земле я вскормлю это дерево своим телом. Тогда мы будем навсегда вместе.

Он расстегнул рубаху и вынул из шелкового мешочка на груди ярко‑желтую ноздреватую косточку.

Мне были знакомы эти пластмассовые пуговицы, похожие на косточку персика. Утром я их видел в галантерейном ларьке у пристани. Та, что я сейчас держал в руках, еще хранила след алюминиевой лапки с отверстиями для нитки.

Но мог ли я предать собрата по оружию, когда и в моей душе жила детская вера в правдоподобность выдуманных мною рассказов? Я бережно опустил его талисман обратно в мешочек вместе с причитающимся гонораром.

На следующий день я скупил в маленьком курортном местечке все злополучные пуговицы и бросил их в море.

Пожалуй, это было самым лучшим из всего, что я когда‑либо сделал на плодородной ниве фантастики.

НОВОЕ О ШЕРЛОКЕ ХОЛМСЕ

Лондонское воскресенье всегда полно скуки, но если к этому добавляется дождь, то оно становится невыносимым.

Мы с Холмсом коротали воскресный день в нашей квартире на Беккер‑стрит. Великий сыщик смотрел в окно, барабаня своими тонкими длинными пальцами по стеклу.

Наконец он прервал затянувшееся молчание:

– Не раздумывали ли вы, Ватсон, насчет неравноценности человеческих потерь?

– Я не вполне вас понимаю, Холмс.

– Сейчас я это поясню: когда человек теряет волосы, то он их просто теряет. Когда человек теряет шляпу, то он теряет две шляпы, так как одну он потерял, а другую должен купить. Когда человек теряет глаз, то неизвестно, потерял ли он что‑нибудь, ведь одним глазом он видит у всех людей два глаза, а они, имея два глаза, видят у него только один. Когда человек теряет разум, то чаще всего он потерял то, чего не имел. Когда человек теряет уверенность в себе, то… впрочем, сейчас мы, кажется, увидим человека, потерявшего всё, что я перечислил. Вот он звонит в нашу дверь!

Через минуту в комнату вошел тучный, лысый человек без шляпы, вытирая носовым платком капли дождя с круглой головы. Левый глаз у него был скрыт черной повязкой. Весь его вид выражал полную растерянность.

Холмс церемонно поклонился.

– Если я не ошибаюсь, то имею честь видеть у себя герцога Монморанси? – спросил он с очаровательной изысканностью.

– Разве вы меня знаете, мистер Холмс? – спросил изумленный толстяк.

Холмс протянул руку и достал с полки книгу в черном коленкоровом переплете.

– Вот здесь, ваша светлость, моя скромная работа по переписи всех родовых перстней. Я не был бы сыщиком, если бы с первого взгляда не узнал знаменитый перстень Монморанси. Итак, чем я могу быть вам полезен? Можете не стесняться моего друга и говорить обо всем вполне откровенно.

Некоторое время герцог колебался, по‑видимому не зная, с чего начать.

– Речь идет о моей чести, мистер Холмс, – сказал он, с трудом подбирая слова, – дело очень деликатное. У меня сбежала жена. По некоторым соображениям я не могу обратиться в полицию. Умоляю вас помочь мне! Верьте, что мною руководит нечто большее, чем ревность или ущемленное самолюбие. Дело может принять очень неприятный оборот с политической точки зрения.

По блеску полузакрытых глаз Холмса я понял, что всё это его очень интересует.

– Не соблаговолите ли вы изложить обстоятельства, при которых произошло бегство? – спросил он.

– Это случилось вчера. Мы находились в каюте «Мавритании», готовящейся к отплытию во Францию. Я вышел на минуту в бар, а жена оставалась в каюте. Выпив стаканчик виски, я вернулся, но дверь оказалась запертой. Открыв её своим ключом, я обнаружил, что жена и все принадлежащие ей вещи исчезли.