Провалы в памяти, недоумение и растерянность, тревоги, потерянные чековые книжки и поиски ключей, положенных не на свое место. Поначалу это случалось от случая к случаю, потом стало повторяться все чаще, пока, наконец, не стало обычным делом. Не помогала даже моя наблюдательность – Марджери, казалось, теряла контроль над обычными, повседневными вещами, которые составляли основу ее жизни. Нашей жизни.

В тот день, поставив чистую кастрюлю в нужный шкаф, Марджери прошла в гостиную и включила телевизор. Мне бы следовало свернуться рядышком, и мы – два друга, которым не нужны слова, – скоротали бы вечер вместе, но я была голодна и по опыту знала: не стоит надеяться, что Марджери вспомнит обо мне и покормит. Я презрительно фыркнула на холодное пюре, глыбой застывшее в моей мисочке, выскользнула в кошачью дверцу и отправилась ловить грызунов к ужину.

Домой я в тот вечер вернулась поздно, Марджери уже легла. Я по своему обыкновению обошла перед сном весь дом, проверяя, все ли окна закрыты, заперта ли входная дверь и не забыла ли хозяйка выключить плиту. Убедившись, что дом в порядке и можно спать спокойно, я свернулась калачиком на диване и сладко уснула.

Утром я умывалась на подоконнике в гостиной, прислушиваясь, как наверху, в спальне, медленно передвигается моя хозяйка, одеваясь и причесываясь. Я очень надеялась, что сегодня у нас с Марджери выдастся хороший денек – она не будет то и дело ударяться в плач и не забудет предложить мне завтрак. Услыхав острожные шаги на лестнице, я спрыгнула с подоконника.

Чтобы убедиться, что моя хозяйка смогла успешно преодолеть поворот в конце лестничного марша, я выбежала из гостиной, держа хвост трубой. Радостно курлыкнув: «Привет!», я потерлась о ее ноги.

– Ах! – воскликнула Марджери.

В ответ я замурлыкала.

– Ты кто? – спросила она. Я подняла глаза и увидела на лице у Марджери привычную растерянность. Она недоуменно хмурила брови.

Я мяукнула ей в ответ. «Я же Молли, – пыталась сказать я. – Твоя кошка!»

Марджери склонила голову набок, озадаченно рассматривая. Мне ужасно хотелось, чтобы она узнала меня, назвала по имени, и со смехом уверила, что никогда больше не забудет, кто я такая.

– Ты, видно, забежала с улицы, кисонька? Тебе нужно домой. Хозяева, должно быть, сбились с ног, разыскивая тебя.

Марджери подошла к двери, взяла ключи – накануне вечером я проследила, чтобы они заняли свое место на полке. Затем неторопливо отперла замок и, повозившись с цепочкой, распахнула дверь настежь. Потом хозяйка улыбнулась мне, явно ожидая, что я обрадуюсь свободе. А я, подергивая хвостом, замерла на коврике в прихожей.

– Ну, что же ты, иди. Ступай домой, пока не проголодалась.

У меня отчаянно защипало в глазах. Меня частенько сбивало с толку и раздражало то, что Марджери все путает, но стоило лишь увидеть огорчение на ее лице, как мое сердце сжималось от жалости к ней. Но еще никогда мне не было так больно, как сейчас. Она не узнавала меня. Я смотрела ей в глаза и видела не любовь, а лишь непонимание. Как же было горько чувствовать себя чужой в собственном доме!

Мне не хотелось, чтобы Марджери видела, как я страдаю, поэтому я отвернулась и, понурив голову, поплелась к двери.

2

У Марджери случались и хорошие, и плохие дни. Правда, плохих становилось все больше. Я привыкла и перестала обижаться, когда она не могла вспомнить мое имя или даже напрочь забывала о моем существовании, пока я, отчаявшись, не начинала завывать от голода. Мне казалось, что Марджери как будто исчезает, уплывает куда-то, словно ее затягивает в воронку беспамятства. Она и внешне теперь казалась маленькой и такой хрупкой, что, когда она, пошатываясь, карабкалась вечером по лестнице, у меня от волнения вставала дыбом шерсть на загривке.

Сын Марджери стал чаще к нам наведываться.